все то пластиковое дерьмо, что они – в основном, конечно, Лурдес – выбрасывают в синие баки в подвале, больше не перерабатывается, а прессуется, как автомобили, отправляясь в беднейшие регионы земного шара. Реальность, маячившая прямо перед носом, боровшаяся с неотъемлемой иллюзией необходимости бросить очередной кусок пластика в мешок. Но говоря откровенно, что он мог поделать? Эта иллюзия по-прежнему поддерживалась на законодательном уровне. И, кроме того, сегодня он не мог смотреть на большинство ненужных обыденных вещей, не думая о том, какими ценными те станут после того, как наступит эко-апокалипсис и падет постиндустриальная гиперкапиталистическая цивилизация. Иными словами, наделение предметов свойствами превращалось в весьма гибкий процесс. Вот банка тунисского оливкового масла – прекрасно лежит в руке, компактная, легкая, вмещает литр ценной жидкости и станет дороже золота для напуганных, обездоленных, тех, кто выжил, ушел в лес и сидит у пересыхающего ручья, наполняя ее водой.
Шесть месяцев спустя Джордж, получив приглашение на открытие новой выставки Артура Таунза Natur/Nurtur, взял с собой фонетически подходящего Нейта, приехавшего на выходные. Кларисса со своим сыном, Эндрю, названным вторым именем деда, должна была присоединиться к ним за ужином. Может, даже вместе с Берком. Марта, по всей видимости, была где-то в стране. В какой стране? Джорджу всегда было интересно, в какой именно. После выставки они с Нейтом стояли у галереи. Наблюдая за новой стройкой, развернувшейся на 25-й улице, Нейт спросил:
– Полагаю, это строится для богатых?
– Здесь все строится для богатых, – ответил Джордж. Ответил автоматически, но вдруг его осенило: как же необыкновенно все то, что случилось с обществом. Каждая постройка – и только для богатых. Банкиров. Русского ворья. Богатеньких китайцев из мира коммунистических капиталистов.
– И ретрокинотеатров больше не осталось, – сказал Джордж, ни с того ни с сего переключившись с темы богатых людей. – Было…
– Не продолжай, я и так все знаю, – оборвал его Нейт.
Обнял отца за плечи.
– Пап, – сказал он.
– Да?
– Говорю в первый и последний раз.
– Да?
– Все кинотеатры теперь есть у тебя в телефоне.
– Ой, да и хуй бы с ним. Но хорошо, ладно. Дело говоришь. Но город стал жалким, превратился в химеру. Видал новый центр всемирной торговли?
– Издалека, мимо проезжал. По джерсийскому шоссе. Моргнешь и не заметишь.
– Такой маленький и жалкий. А строили больше десяти лет. И все трубят о том, что это великая патриотическая победа. Двенадцать лет, а на выходе мы имеем вот это? – Джорджу был противен вид этого здания на горизонте. Все равно что увидеть в раздевалке мужчину с крошечным пенисом. Прямо в дрожь бросало.
Вдруг он понял, что это и есть они. Это его страна превратилась в того мужика с крошечным пенисом. И злобной рожей для противовеса. Наверное, это коп. Которого никогда в жизни не повысят по службе.
Джордж был настолько богат, что сам являлся частью проблемы, но он чувствовал, что, разбогатев, хотя бы просто купил себе квартиру по карману, а не стал превращать квартиры учителей, библиотекарей, фотографов, целый район, где жили люди из среднего класса, в анклав банковских инвесторов. Он не был инициатором и не участвовал в сносе кварталов лишь для того, чтобы по его заказу была спроектирован очередной небоскреб, где он мог бы поселиться. Также он понимал, что обманывает сам себя. Когда придет время загнать всех богатых в белые раздолбанные «Форды Эконолайн», вроде того, что он водил когда-то – пиздец, уже почти сорок лет прошло, – загнать пачками, как поленья, и вывезти на стадион Сити-Филд, чтобы расстрелять, его не пощадят, хоть он и жил всего лишь в красивом старом доме на Риверсайд-драйв. В том, за который держался, сколько бы там ни стоили его акции «Эппл» и «Браун».
В понедельник и вторник он взял себе выходной. Днем в понедельник Нейт улетел обратно в Северную Каролину. Джордж принял на себя обязанности управляющего магазином на пересечении Пятой и Восемнадцатой улиц – в том, чтобы навести там порядок, было нечто приятное, так как точка открылась одной из первых. Во вторник днем, Нейт уже улетел, он наведался туда, просто чтобы взглянуть, как идут дела, заметил мужчину, старика с ходунками, и присмотрелся к нему повнимательнее. Старик был совершенно древний, но Джорджу хватило секунды, чтобы узнать его – тот носил очки в черепаховой оправе, каких теперь уже не встретишь. Мистер Голдстайн. Он уселся за столик с тенью былой элегантности, поставил рядом сложенные ходунки, напротив с бодрым, самоуверенным видом устроилась объемистая сиделка. Голдстайн читал «Таймс», сложив газету и склонившись над ней с бокалом. Она сидела в смартфоне.
Джордж подошел к их столику, пару мгновений постоял рядом, затем сказал:
– Мистер Голдстайн?
Голдстайн поднял глаза и взглянул на него.
– Сэр, вряд ли вы меня помните…
– Погромче, сынок, – сказал Голдстайн, указывая на слуховой аппарат.
– Возможно, вы меня не помните, – повторил Джордж. – Я учился в Коламбии в одно время с вашим сыном. Работал в газете.
Голдстайн разглядывал его, глаза старика за большими очками слезились.
– Я вас помню. Вы приходили ко мне домой.
– Да, сэр.
– Только не помню, как вас зовут.
– Джордж. Джордж Лэнгленд.
Рядом стоял третий стул, Джордж сел на него.
– Лэнгленд. «Путь Паломника»[155].
– Да, сэр, та же фамилия.
– Читали его?
– Нет. Но пытался. Совершенно непроницаемый текст.
– Даже если в него проникнуть, не уверен, что он стоит потраченного времени, – сказал Голдстайн и немного помолчал. – Так же и с некоторыми женщинами, – усмехнулся он, обнажая длинные желтые зубы. Джордж тоже засмеялся.
– Вы только послушайте себя, – сказала сиделка. – Вообще-то, здесь сидит леди. Так что ведите себя как подобает джентльменам.
– Это Джулия, – представил ее Голдстайн. – Перемывает мне кости по нескольку раз за час.
– Едва ли, – возразила Джулия. – Только когда это необходимо.
– Я читал о вас в журнале Коламбии, – сказал Голдстайн. – Вы здесь большая шишка.
Он повел головой, обозначив окружающее пространство.
– Да. Но я сейчас вроде как на пенсии. Наполовину уволился.
Он взглянул на первую полосу голдстайновской «Таймс». Русские поставляли вооружение «Талибану». Прекрасно.
– Чем планируете заняться дальше? Вы еще молоды.
– Подумываю о том, чтобы снова заняться парусным спортом. Лодки на воде: так началась моя жизнь.
Голдстайн поморгал, глядя на него, и наконец сказал:
– Что ж, с той поры город изменился. Весьма основательно.
– Да, изменился.
– Все из-за денег.
– Знаю.
– И в этом есть ваша вина, – добавил Голдстайн. – Взять хотя бы вот это.
Он снова повел головой, кивком указав на стойку.
– Вы вносите свой вклад в поддержку этой системы.
– Знаю, – сказал
