выпечку, он тихо спросил ее:
– Не покажется ли вам грубым вопрос о том, значит ли что-то обручальное кольцо на вашем пальце?
Она чуть отстранилась, взглянула на него в ответ. На ее лице постепенно появилась улыбка.
– Значит, мы должны задать встречный вопрос: а не грубо ли спрашивать «не покажется ли вам грубым вопрос»? Думаю, да.
– Что ж, тогда я отказываюсь от вопроса и заявляю, что никогда не говорил ничего подобного.
– Однако это забавно. Мы не живем вместе. Боюсь, что дни золотого кольца сочтены. Также меня смешит ваше заявление насчет отказа от собственных слов. Вам следовало бы стать юристом. Или президентом.
Джордж почувствовал воодушевление и просиял. Это настолько бросалось в глаза, что она рассмеялась.
– Ну, мать всегда говорила, что мне стоит стать юристом. Вместо этого мы с одним парнем начали ездить на передвижной кофейне по всему Бруклину.
– А все остальное – уже история.
– Да, всем все известно. Теория и практика предпринимательства, беспощадная конкуренция и маркетинг. Американская легенда. Разобраться со всеми злодеями, когда никто из представителей закона и пальцем не пошевелил. Очень круто. Как Натти Бампо. Брюс Уиллис. Клинт Иствуд. И так далее. Я был бы рад вам позвонить, но мне нужно связаться со своим адвокатом.
– Ваш адвокат говорит вам, что все карты у вас на руках. Разве вы что-то теряете? Кроме половины супружеской собственности?
– Я не женат.
Ее звали Рейчел, они встречались еще несколько раз. Так прошло примерно четыре недели, затем она позвонила ему, сказав, что все кончено.
– Ты хороший, честный человек, – сказала она ему. – Но на самом деле ты где-то далеко, не со мной. Я уже видела такое. Пусть тебя лечит кто-то другой.
Хотя официально он больше не работал на компанию, был на пенсии, он принял предложение Берка проконтролировать работу крупных точек – год в нью-йоркской агломерации, затем обучать персонал вне города. Путешествовать ему не хотелось. Магазины, когда-то приносившие доход, а теперь нет, магазины с теми или иными трудностями, плохо функционировавшие, с негодными руководителями. В одном из магазинов за три года было пять случаев нарушения прав потребителей, дошедших до суда, причем при разных управляющих: это место как будто провоцировало скандалы.
Он провел в каждом из них не более четырех недель и месяц или два не работал, пока ему не позвонила ассистентка Берка, Элис:
– Сейчас с вами свяжется мистер Берк!
Она всегда выглядела взволнованной, она была частью новой волны чистосердечия: все постоянно общались восклицаниями, сообщения состояли сплошь из восклицательных знаков. О, мистер Берк! В конце концов, теперь он стал знаменитостью. Может быть, даже собирался баллотироваться в президенты. Но не сейчас. Может быть, в 2020-м.
Переключили на Берка.
– Где был, куда пропал? – спросил он. – На лыжах катался или в тропиках на яхте?
– Хотел бы я покататься на лыжах в тропиках, но пришлось навестить Нейта в Северной Каролине, – ответил Джордж.
Нейт работал в университете Северной Каролины, преподавал политику и литературу. Политика литературы, с упором на постколониальную литературу, была его специальностью. Прикреплен к двум кафедрам.
– В два раза больше кафедрального дерьма разгребать, – говорил он.
Свой первый оплачиваемый отпуск он провел в Нигерии. Только что вернулся.
– Ладно, неважно, – сказал Берк. – Пока тебя не было, вышла статья в «Нью-Йорк пост». Люди ходят в наши туалеты, чтобы там умирать. Вот во что превратилась эта страна. Знаешь, сколько в ней тратят на тюрьмы? Попробуешь догадаться?
– Пятьдесят миллиардов? – предположил Джордж.
– Восемьдесят. Восемьдесят ебаных миллиардов. Богом клянусь, я завяжу со всем этим, выдвинусь в президенты, проиграю, а потом улечу в Тоскану. Слово даю. Так или иначе, есть у нас один магазин в Гамильтон-Хайтс. Там просто полный пиздец.
Джордж зашел туда только после того, как выпустили управляющего. Он не стал увольнять его лично, он бы не смог. Он заставил Берка пообещать, что все, уволенные до его прибытия, получат трехмесячный оклад и полугодовую страховку с предложением вернуться в любую торговую точку на должность бариста. Мало кто на это соглашался.
По пути в аптаун Джордж разговорился с русским таксистом. Тех, кто всю жизнь таксовал, осталось не так много. Этот приехал в Штаты в восьмидесятых, когда Брежнев выпустил несколько тысяч евреев и кое-кого из диссидентов помельче.
– Когда я приехал сюда двадцать пять лет назад, эта страна была свободной, – сказал водитель, глядя на Джорджа в салонное зеркало. – Сейчас она перестала быть свободной.
Каракули свободы на стенах метро[154]. Эта строчка нравилась Анне. Вот бы вспомнить, откуда она. Он ждал, что вот-вот увидит эти слова. Ждешь, что появится самиздат, слоганы и граффити, означающие, что где-то под кожей пульсирует революция. Вместо этого в каждом районе Манхэттена и в ближайших к нему фешенебельных кварталах Бруклина и Квинса выросло шестнадцать новых башен-кондоминиумов; восемьдесят, а то и девяносто этажей высотой, если давали разрешение. Хотелось бы ему знать, кто платит комиссии по районированию. Про них могли бы написать в газетах. Он не помнил, когда в последний раз вообще видел подобную статью в газете. Вся панорама города полетела к чертовой матери. Когда он ехал по магистрали Нью-Джерси из Северной Каролины или Вашингтона, навестив Нейта или Марину, какое-то время на месте двух потрясающих башен была лишь щемящая пустота. Теперь же там стояла какая-то мудацкая хреновина в стиле «Флэша Гордона», а в небе над городом торчали остальные небоскребы в палец толщиной, будто дети за изгородью показывали ему фак. Да и была ли возможна революция, когда недавние выпускники колледжей уже погрязли в долгах, а тех, у кого не хватило денег на колледж, пристрелили копы за разбитую заднюю фару или поштучную продажу сигарет на улицах? Ответ: возможностей не было. Когда двое глупых мальчишек взорвали бомбы на Бостонском марафоне, ярче всего запомнилась не пролитая кровь, а немедленное взятие города под военный контроль. Теперь любой крупный город можно было оцепить, ввести комендантский час и военное положение в течение нескольких часов после любого мятежа или эпидемии.
– Рад, что кто-то это заметил, – сказал он таксисту.
– Никто не заметил, – ответил тот. – Никто ничего не делает. Я знаю, каково это. Знаю, какой это… что это за вкус. Вкус гнили.
Неизбежное атрибутирование видимого. Сегодня видимое заключало в себе литровую банку оливкового масла, уже пустую, и фруктовый нож, которым Джордж пытался расковырять ее пластиковое горлышко, чтобы помыть банку и отдать ее на переработку, а потом и горлышко, отдельно от алюминиевой банки. Даже несмотря на то что он уже два года как знал, что
