Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
— Таба не дожил до дня Победы — он после Испании сражался в рядах французского Сопротивления и геройски погиб на одной из парижских улиц в августе 1944-го, — поведал нам Винаров.
Существуют и другие факты из жизни разведчика Василевского, которые подтверждают его симпатии к болгарским коллегам по профессии, тем, кого не раз напутствовал Иван Винаров на сложные и опасные операции. Да, собственно говоря, с самых первых шагов по испанской земле Лев Петрович оказался в одной обойме с болгарскими разведчиками. Они были не схожи характерами, неоднозначно относились к своим командирам (жизнь есть жизнь!); одним в любой ситуации было «море по колено», другие придерживались иного правила — «семь раз отмерь…» Однако, оказавшись вдали от Родины, на полях сражений, где лилась кровь, они не пасовали, может быть — за редким исключением.
— Лев Василевский, правда, никогда на моих соотечественников не жаловался, — рассказывал Иван Винаров, — но я ведь знал чуточку больше, чем он… Вот, например, ему не были известны имена тех болгарских разведчиков, с которыми он случайно встретился на станции Портбу, я их даже инструктировал. Но это не вина Льва Петровича…
Зададимся еще одним вопросом: с чего же начался испанский «дневник» Василевского? Разумеется, его Иван Винаров лично не инструктировал, но следил за деятельностью Льва Василевского и Григория Сыроежкина с пристальным вниманием. Итак, слово Василевскому.
— Мы ехали в Испанию по железной дороге через гитлеровскую Германию и Францию. Красный паспорт с испанской визой, моя сильно загоревшая под жарким южным солнцем физиономия и вообще весь вид человека, не привыкшего носить штатский костюм, привлекли пристальное внимание нацистских чинов разных рангов и ведомств в Германии. Зато во Франции, в Париже, где в то время проходила очередная Всемирная выставка, на меня и моего попутчика-радиста никто не обращал внимания.
Но вот последняя французская станция — Сербер. Здесь Пиренеи обрываются скалистым мысом в море. Дальше начинается Испания.
Вот и первая испанская станция — Портбу. В станционном здании со стеклянной крышей, сильно поврежденной воздушной бомбардировкой, было пустынно. Здесь не пахло сдобными булками, как в Сербере. Ко мне подошли молчаливые спутники. Их было семеро: англичанин Даниэль (он пал потом в бою под Брунете), двое латышей — Вилли и Герт (они попали в 11-ю интербригаду, и последний раз видел я их в бою под Гвадалахарой) и четверо болгар (их я больше не встречал). Мы не знали друг друга, но чувство доверия между нами возникло сразу.
Подъезжая к Валенсии, мы увидели итальянские бомбардировщики. Черные клубы дыма поднимались над городом. Слышались глухие разрывы, частая стрельба зенитных орудий. Шофер подвез меня к отелю «Мажестик», где размещались советские военные советники. Здесь я и познакомился с Григорием Сыроежкиным.
Я сразу обратил внимание на постоянную смену выражения его глаз. То озорные, то задумчивые, то по-детски наивные, они заставили меня залюбоваться им. Буйная русая шевелюра, мужественное лицо, словно вырубленное из гранита. Высокий и широкоплечий, он говорил слегка глуховатым, как бы простуженным голосом. Держался просто, скромно, даже чувствовалась в нем какая-то застенчивость, делавшая его еще более обаятельным. Сыроежкин был старшим советником 14го партизанского корпуса испанской республиканской армии, и я поступил в его распоряжение. Испанцы называли его Гриша Грандэ — Гриша Большой. Это прозвище привилось и среди советских товарищей. Для испанцев было непостижимо, как человек, занимающий высокое положение, не чванится, не придает никакого значения внешним атрибутам, по-простецки разговаривает со всеми и ничем не походит на генералов, знакомых им по старой Королевской армии.
Еще до того, как я впервые увидел бесстрашного разведчика Григория Сыроежкина в Испании, мне довелось много слышать о его славных делах. Вокруг его имени ходили легенды. И вот стою я перед ним, совсем не «легендарным».
Прежде чем начать со мной разговор, Сыроежкин, как бы прицеливаясь, раза два посмотрел на меня. Затем достал из кармана затрепанную записную книжку, полистал ее и сказал:
— Хочешь поехать в Мадрид командовать интернациональным разведывательно-диверсионным отрядом? Испанцы называют эти отряды «герильерос», по-нашему — партизаны. — Он затушил недокуренную сигарету и добавил — Они действуют там.
Жест его не оставлял сомнения, что речь идет о тылах противника. Правая рука у него выпрямилась не до конца, по-видимому, была сломана и неправильно срослась. Что ж, Мадрид при всех условиях был местом, куда многие мечтали попасть: о героической обороне испанской столицы говорил весь мир.
…Мадрид угадывался по вспышкам разрывающихся снарядов. Навстречу нам изредка попадались машины с потушенными фарами. Минуя безмолвные темные окраины, мы въехали на авениду Алькала, идущую к центру города. Когда проезжали парк Ретиро, Григорий сказал:
— Здесь стоит зенитная батарея, и фашисты часто обстреливают парк.
И как бы в подтверждение его слов где-то вблизи парка упал снаряд. С воем пронеслись осколки.
— Мадрид приветствует тебя, — смеясь, сказал Сыроежкин и, похлопав меня по плечу, совсем уж добродушно и очень спокойно добавил — Скоро привыкнешь…
…Утром Гриша Грандэ повез меня в отряд, занимавший в пригороде Лас-Вегас две брошенные владельцами виллы с небольшими садами. Я попросил у него разрешения остаться в отряде и прожил там несколько дней. Нужно было познакомиться с людьми. Их было тогда человек полтораста. Половина бойцов — испанцы, главным образом андалузские батраки, прекрасные, отчаянные люди, но основательно зараженные анархическим духом. Остальные — интернационалисты: болгары, немцы, французы, англичане, американцы, канадцы и три латыша. Сам Сыроежкин обладал замечательным даром располагать к себе людей, с которыми работал. Бойцы его очень любили. Гриша Грандэ был для них образцом безупречного, справедливого человека. «Правильного», как они говорили.
Сыроежкин не засиживался в тылу (хотя понятие тыла в то время в Испании было весьма относительным). Под властью республиканского правительства находилась меньшая часть Испании, целиком доступная вражеской авиации. В городах при каждом удобном случае проявляли себя в диверсиях и вредительстве подпольные вражеские группы, так называемая «пятая колонна».
Приезжая в отряды, Григорий часто отправлялся с группой на выполнение заданий. Перед этим он обязательно сам изучал местность, переходил с одного наблюдательного пункта на другой и безошибочно определял, где безопаснее перейти линию фронта, а ночью шел с группой «на ту сторону». Чего только не случалось с нами в этих походах!..
— В июне 1937 года, вскоре после гибели на фронте под Уэской командира 12-й интернациональной бригады генерала Лукача, то бишь венгерского писателя Матэ Залки, — продолжал Василевский, — мы с Григорием выбирали на Гвадалахарском фронте место для ночного перехода одной из наших групп. Мы переезжали с одного наблюдательного пункта на другой, пока не оказались на французском шоссе, проходившем по плоскогорью между двумя долинами, расположенными восточнее деревушки Гаханехос.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
