— Эй, ребята! Сбейте французов, — приказал Платов и ткнул пальцем в сторону конной бригады, которую с утра пугали и обстреливали казаки Денисова 7-го.
Полк за полком сыпанули из-за леса, налетели, окружили. Немцы (стояла против Платова баварская бригада) попятились. Казаки насели. Немцы метнулись уходить под прикрытие пехоты. Проводили их до речки Войны, до плотины, повертелись, постреляли вслед. По свисту[139]вернулись.
Платов с удовлетворением оглядел очищенное пространство. Дальше — речка, плотина, пехота… Самая для Уварова работа.
— Сбор! Дозоры — вверх по речке. Уходим…
Донцы сбились в одну кучу и потянулись стороною, уступая место подходившей регулярной кавалерии.
Уваров, не уверенный в успехе, подступал медленно, методично. Впереди, чтобы не нарваться на что-либо непредвиденное, ощупью шла растянутая во весь фронт корпуса цепь фланкеров[140].
Французы, строясь в каре, забегали у плотины. Конница их совершенно скрылась за пехотой.
Платов меж тем оторвался на четверть часа ходу и выслал казаков разведать переправу через топкий ручей, за которым, по расчетам, должны были показаться французские тылы и обозы.
Ребята из полка Власова 3-го удобные места показали, но предупредили: обозов не видно, одна кавалерия неприятельская переправы наблюдает.
Платов решительно:
— Сбить!
Два баварских эскадрона, неосторожно выдвинутые на левый берег ручья, смяли в один миг, нагнали на итальянскую кавбригаду. Те стояли скрытно в лощинке. Вслед за баварцами поперли и итальянцев.
Два немецких полка не растерялись, ударили контратакой, пошли «на палаши». Казаки схлынули, поскакали к лесу, заманивая. Влетят немцы на опушку, сомнут ряды, потеряют строй, вот тогда и переведаемся, у кого головы крепче.
Немцы догадались, остановились у самой опушки, строй держали, из карабинов перестреливались.
В самый нужный момент прискакал от Уварова лейб-гвардии казачий полк. Прямо в тыл немцам вывернул. Завизжали донцы, ударили в пики. Стрельнули немцы из карабинов. В пороховом дыму столкнулись, смешались всадники, и с криком, лязгом, воплями покатилась вся толпа по полю, оставляя за собой кровавый след.
У самой пехоты своей, спешившей на подкрепление опасного места, отбились баварцы от казаков. Рады были до смерти, что все под пиками не полегли[141].
Пехота французская и итальянская подошла вовремя, стала теснить донцов назад к ручью. Вытеснила. Ушли донцы назад. В бесполезной перестрелке через топкую низину провели остаток дня.
Несколько ребят, забирая все правее и правее, вышли по кустам к каким-то повозкам. Возчики от одного вида казачьего всполошились, кинулись убегать.
Пограбить донцам все же не удалось. Прискакали какие-то уланы, злые, обученные, стали по кустам гонять, по одному вылавливать. Какой уж тут обоз! Подавай, Бог, ноги…
По-над ручьем всплывал редкий дым, посвистывали пули. Прискакал ординарец:
— Уваров уходит.
— Он уйдет, и мы тронемся… Примечайте дорогу, ребята, — распорядился Платов. — Как бы ночью обратно нас сюда не послали.
Степка Кисляков сражения не видел. Слышал… Казалось, никто из этого ада не вернется. И впрямь одним из первых Багратиона раненного провезли. И так весь день битых везли и несли, конца и краю не видно.
Вечером, уже смеркалось, свои к Атаманской канцелярии стали съезжаться. Из разговоров ясно было, что погоняли, как могли, за французами по какому-то лесу, обошли, высунулись, весь фланг французский переполошили, обоз какой-то разграбили. Словом — попугали и ушли.
По войскам приказ кутузовский развозили — наступать. Но не от хорошей жизни, а потому что начни при таких потерях, при такой неразберихе ретираду — все пушки придется бросить.
Казаки съездили, поглядели: у французов урон не меньше, конница их картечью посечена. Решили, что преследовать французы не будут, и о том Кутузову донесли. В полночь пришел новый приказ: с рассветом отступать.
Утром прошла мимо Степки ополовиненная русская армия, с капитанами во главе полков. Все злые, угрюмые, кое-где в строю повязки белели. Солдаты оглядывались на начальство. Во взглядах их читалось: «Мы дрались честно. Зачем вы бежите и куда? А-а… не наше дело…» — и понуро опускали голову.
Казаков, как наименее пострадавших, опять поставили в арьергард.
Французы боялись упустить упавшую с неба победу, напирали из последних сил. Русские, нагнав в Можайске свои обозы и лазареты, двигались еле-еле. Дух упал. Казаки поговаривали, что, мол, сражение проиграно, и не пора ли на Тихий Дон мотануть.
Начальники арьергарда постоянно менялись. Контуженного Коновицына сменил Платов, но сопротивлялся плохо, чуть на русский лагерь врага не навел, Платова сменил Раевский, Раевского — Милорадович.
Естественно, стали искать крайнего: почему французов к Москве допустили. Свалили, как водится, на донских казаков: мол, одна была удобная позиция, за Можайском, но Платов с арьергардом французов прямо к армии привел, позицию ни разглядеть, ни занять не успели и побежали до самой Москвы. Очень уж Кутузов на Платова сердился.
Глава 22
КАК ОНИ СПАСЛИ РОССИЮ
Интрига была столь сильна и искусна, что в войсках и в Петербурге стали поговаривать о платовской измене.
Отстраненный от должности арьергардного начальника Платов ездил при армии почти без всякой команды (казачьи полки остались в арьергарде), но и из армии Кутузов его не отпускал.
Москву сдали. Бросили там раненых: «Поручили благородству неприятеля». Из Москвы шли без порядка: полки, обозы, жители… Великий стон стоял. Две трети боеспособных войск и вся кавалерия были оставлены в арьергарде, чтобы французы — не дай Бог! — не накрыли всю орду на марше.
Босые голодные солдаты в летних, когда-то белых, панталонах, в драных шинелях тянули, что под руку попадется. Пустые имения разбивали, мебель обдирали, чтоб тело прикрыть. Поселяне разбегались.
Открыто говорили об измене. Еще Багратион говорил, что, мол, проданы мы, нас ведут на гибель. А Кутузов — мошенник, способный изменить за деньги.
Приезжали верные казаки из арьергарда:
— Сколько мы этого добра в Литве пожгли! А кинулись — есть-пить нечего, одеть-обуть нечего. Одно слово — измена. И что это за держава такая?! Кому служим? А? Матвей Иванович?..
