своей кружки.
— Ага, представляете. По своему природному азимуту всю дорогу. Один лишь раз удалось подъехать с цыганами, уже на этой стороне. Да и то они в Лучи сворачивали.
— В Лучи? Так это ж за пятнадцать миль от нас. Вот, страсть так страсть.
— Ее бы в мирное русло, эту «страсть», — поджала Любоня губки. — Русан, ты пироги с грибами еще не ел, — на что мужчина с набитым ртом, промычал:
— Нэ-эт. Я и так…
— Нет? Ну, как знаешь, а может…
— У меня для вас новости, — проглотив, предпринял мужчина «отвлекающий маневр». — Вчера в Куполграде закончился суд над Ольбегом.
— И что?
— Сколько ему дали? — взбодрились мы с подругой.
— Да, нисколько. Хотя, схлопотал по максимуму. Убили его прямо в зале суда, перед оглашением приговора: он встал, как и полагается, а, через секунду, получил ножом в ухо. Прямым попаданием из окна… Такие дела.
— Да… дела, — открыла Любоня рот. — А кто ж его так? Неужто…
— Нет, — скосился в мою сторону Русан. — Тинарра не упоминается. Главная версия — свои же убрали. И исключительно, из мести за длинный язык. Потому что он во время следствия сдал всех ладменских «черных» коллекционеров. Тоже, что касается самого убийцы, скорее всего, сработал алант — слишком сложная мишень. Высокий этаж, витражи на окнах, угол броска. Ну, и остатки магии на орудии убийства.
— Алант, значит?
— Да, Евсения, — внимательно посмотрел на меня мужчина.
— Тот… бывший медведь? — шепотом уточнила Любоня, а я пожала плечами:
— Вполне возможно. Русан, а откуда эти новости?
— Так, из газеты утренней, — нехотя буркнул он, чувствуя, что опять сворачивает в ненужную сторону. — Милая, я ее прочитал и на службе оставил.
И это исключительно из-за меня (моей неблагонадежной психики) подруга моя запрещает в дом «печатную дрянь» носить, потому как от нее потом можно проблем не разгрести. Хотя, случилось подобное всего один раз — неделю назад, когда на первой странице главной газеты Ладмении я разглядела физиономию, знакомую по совершенно другим ракурсам и выражениям. А внизу жирным шрифтом: «С невиданным размахом прошла коронация нового правителя Тинарры, Сивермитиса Стахоса». Да я вас всех поздравляю!.. Только, шнурок у меня тогда, с самого утра, был еще не на шее.
— Скажи, дитё, так что там с бесовкой то? Помирились голубчики? — поймала я на себе лучистый взгляд Любониной тетки и невольно ей улыбнулась:
— Ну да, похоже на то. Я давно замечала, что Тишок какой-то прибитый ходит, вздыхает невпопад. Видно, скучал по своей фурии. А теперь… Абсентус ее у себя оставил. И сильно надеюсь, не на опыты.
— Да не дай бог! — всплеснула рукой женщина.
— Это я так пошутила. Нормально все.
— Ну, это сейчас… нормально. А зима наступит? У него же чердак дырявый. А знаешь что, — решительно поставила женщина кружку. — Зови ко ее сюда — у меня конюшня теплая. Пусть в ней на пару и живут. Нечего там хвосты морозить.
— А чёй-то, в твою конюшню? Мы через три дня, сразу после свадьбы к себе переезжаем. У нас там хватит помещений и почище и по уютнее. К тому же, лишние сторожа в лавке не помешают. Русан?
— Да, конечно, — пожал плечами мужчина. А я внимательно посмотрела на свою дорогую подругу. Потому что, ее «мудрый» ход, ох как мне сейчас был понятен… А потом пригляделась еще внимательнее…
— Любоня.
— Ась?.. А ты что, против?
— Я? С чего бы? Тебе же потом после их семейных разборок черепки сметать.
— Ну, это мы еще увидим, — сузила она на меня глаза.
— Подзорную трубу не забудь. Спокойной всем ночи, — и встала из-за стола. Все равно, минут через тридцать сама ко мне нарисуется…
Любоня пришла еще раньше — я даже постель свою разложить не успела. И сразу начала говорить. Про то, что пора мне браться за ум. И уж если я уверяю ее, что преуспела на пути к собственной гармонии, то должна наконец, избавиться и от «остаточного балласта» (и откуда слов таких набралась?). И что переезд мой вслед за ними на второй этаж над «Адьяной» докажет мне самой и всем вокруг (неужто, зрителей соберет?), что я, действительно, изменилась… Она много чего говорила, а я все сидела и с улыбкой глазела на нее. На ее долгожданное «раздвоенное» свечение.
— Любонь.
— Ась? — прервавшись, развернулась ко мне подружка.
— Ты такой подарок Русану специально к свадьбе приготовила?
— Какой подарок?
— Так ты… сама еще не знаешь?
— Евся, о чем? — выкатила она в темноте глаза.
— Ты ж беременная у меня, Любоня. У вас с Русаном будет маленький грид или девочка. Пока сложно определить.
— Мокошь — радетельница… Евся.
— Да?
— Евся.
— Да! — бросились мы друг к другу в объятья. И долго так в темноте тихо проплакали. А потом Любоня, вытерев свои счастливые слезы, от меня отстранилась:
— Я к Русану побегу. Его обрадую. Правда, — хмыкнула она, — к свадьбе был бы еще тот подарок, но, ведь не выдержу. И тетушку разбужу.
— А может, ее не надо? Потом ведь до утра не уснет.
— Может, и не надо, — согласилась подружка и, уже от двери ко мне обернулась. — А вот, что, «надо»… Евся, ты ведь мне теперь очень будешь нужна. Как я без тебя, в таком то… положении… По-ло-же-нии, — широко расплывшись, повторила она. — Слово то какое: «Любоня — в положении». Ну, так, Евся? Подруга моя дорогая, любимая…
— Ладно, шантажистка ты в по-ло-жении, — обреченно засмеялась я. — Будем жить вместе. И в лавке — тоже.
— Вместе?!
— Ага.
— Я тебя так люблю!.. Русан! Любимый! — хлопнула моя дверь.
— Ну что, дуреха ты весевая, будем избавляться от «остаточного балласта». И ты уж у меня, постарайся…
Свадьбу счастливых будущих родителей мы отгуляли знатно. Как и положено в веси Купавной — целую неделю (не считая трехдневного опохмела «на посошок»). А потом, вслед за робким первым снегом, в Медянск пришла настоящая зима. С новыми праздниками и новыми заботами. И если первые проходили у меня в стойкой обороне от постоянных ухажеров, то вторые прибавлялись с каждым днем. И не сказать, чтобы подруга моя сильно нуждалась в помощи. Глядя на нее со всем моим пристрастием, я вообще пришла к выводу, что беременность, наоборот, резко прибавила Любоне сил (правда, вместе с вредностью). Просто… одним словом, «Адьяна». Я ее неминуемо и предсказуемо полюбила. Как когда-то ту, настоящую, что осталась сейчас далеко за Рудными горами. Вот в этих «неминуемых» заботах я и встретила весну.
До праздника Предвестья, отмечаемого по всей стране двадцать первого марта, оставалось всего ничего — каких-то пять дней. И
