и я тоже не хотел. Ну то есть я считал, что она пила противозачаточное. Мы никогда даже не говорили о том, что Эмма Зи может быть… если честно, мы просто вели себя так, будто ничего не было. Девочка казалась чистокровной Зеллар, и я всегда считал Кью своим единственным ребенком.
«Так люди сами себя обманывают на каждом шагу», – подумала Роуз. А что до Саманты, все понятно: зачем говорить мужу, что ребенок может быть не от него? Так можно разрушить семью, лишиться друзей, всю выстроенную жизнь уничтожить.
Тем не менее Роуз смутно разочаровало то, что во всей этой истории не хватало шока узнавания. Почему за все годы она не увидела каких-то подсказок, зловещих знаков, говорящих о том, что у девочки на самом деле другой отец? Теперь эти знаки, естественно, выстроились, как костяшки домино. Инстинктивная неприязнь Гарета по отношению к Кеву, его нежелание общаться с подругами Роуз. Но Роуз ни разу не допускала мысли, что Эмма Зи Кеву не дочь. Она была очень красива – как Саманта и как Кев. Дружелюбная и уверенная в себе – как Саманта и как Кев. Сильный подбородок и тяжелые веки – как у Кева. Идеальная – как все Зеллары.
Но одаренная? Ну… пожалуй, нет.
Эта мысль поразила ее. Роуз отлипла от рабочей поверхности, подошла к двери-купе и устремила взгляд на юго-запад, где полная луна лила жемчужный свет на вершины Редайрон. «Боже, какое великолепие!» – подумала она, и одновременно с неуместным восхищением красотой ее встряхнуло озарение, такое неожиданное, что Роуз потеряла равновесие и чуть не ударилась о стекло.
Гарет слепил собственную продуманную историю о своем непризнанном ребенке. Так же поступила и Саманта. Гарет решил, что Эмма Зи не может быть от него, точно так же и Саманта решила, что Эмма Зи – дочь Кева, и оба они двенадцать лет жили внутри правдоподобного повествования, которое стало возможно благодаря их самообману. Они выбрали такую историю о самих себе и о дочери.
Но ведь все мы отчасти обманщики, разве нет? И так ли уж отличается ложь Гарета и Саманты от любовно взращенных историй, которые Роуз выстроила за эти годы вокруг своей дочери? Разве это хуже того, во что позволяли себе верить Роуз и ее подруги? Ведь они в своих детях видели только то, что хотели видеть: их способности, их таланты, их ключевые этапы развития – и всеми силами поддерживали эти иллюзии. Выплескивали их во внешний мир, а потом вели себя так, будто мир им что-то должен.
Роуз подумала о проекте Ксандера, о чертах личности, за которыми он следил все эти годы во время бесчисленных шахматных партий. Как он рассмотрел все их финты и притворство, их борьбу, их маленькие обманы. Интрижка Гарета и Саманты была только одним примером коллективного преступления против детства, которое они так долго совершали, и результат ее так же не поддавался контролю, как количество снега, какое выпадет на склоны горы. Неудивительно, что процесс отбора в академию превратился в кучу катастроф. И он ведь еще даже не закончился.
А теперь – последствия.
На стеклянной двери запрыгали блики: Гарет подошел к Роуз со спины. От одной мысли, что эти бледные руки еще раз к ней прикоснутся…
– Послушай, Роуз, – сказал он. – Может, это все к лучшему. Может, это поможет нам быть откровенными друг с другом, как никогда раньше. За последний год мы прошли такую терапию, и, если мы захотим, она поможет нам все это преодолеть. Если мы постараемся.
Когда Роуз повернулась, нижняя губа Гарета начала по-детски дрожать. «Интересно, – подумала она, – у него всегда был такой безвольный подбородок? У него всегда были такие заблуждения насчет наших отношений?» Он открыл было рот, но Роуз выставила вперед открытую ладонь.
– Тебе надо уйти, – сказала она. – Сейчас же.
Гарет вздрогнул, и Роуз ожидала, что сейчас он съежится, как отлупленный щенок. Вместо этого он распрямился, отступил на три шага и прожег ее испепеляющим взглядом.
– Дай кое-что скажу тебе, Роуз, – произнес он. – Я облажался много лет назад. Понятно. Очень по-крупному. Но знаешь, почему мне нравилось быть с Самантой, хоть и всего несколько недель? Потому что с ней я мог быть тем, кто я есть, – просто никчемным писателем, который не может закончить свою вторую книгу. Она никогда не вела себя так, будто я – продолжение ее, как будто мои неудачи – это ее неудачи, как будто я ее чем-то позорю. Но для тебя самое главное – то, как ты выглядишь, так ведь? Какая умная у тебя дочь, какой у тебя талантливый муж, какая у тебя успешная лаборатория, какую ценность мы добавляем к твоим активам и к твоему взгляду на мир. И ты очень любишь нападать на всех за то, какие они «неискренние». Ненавидишь «фальшь», так? Но на самом деле что? Посмотри, что ты наделала за последние несколько месяцев, какое дерьмо ты пыталась провернуть. Ты обманщица еще почище меня, Роуз. Ты, наверное, самый бессовестный человек из всех, кого я знаю.
Он посмотрел на свои руки, будто только что, своей честностью, физически ударил ее. Роуз почувствовала прилив чувства, похожего на тоску. Где была такая прямота все эти годы? Почему проявилась только сейчас, когда уже слишком поздно?
– Так что, да, я уйду отсюда, – произнес он, подняв голову, но не смотря на Роуз. – С радостью.
С этими словами он схватил свои ключи и кошелек, лежавшие на кофейном столике, и оставил ее одну, прижавшуюся к стеклу.
74. Эмма Зи
Родители, наверное, думали, что она не слышит их из своей спальни, но Зи слышала, и чем дольше лежала, тем дольше они плакали. Мама скулила, как оставленная во дворе собака, а папа – почти как Эмма Кью, заикаясь и давясь, из-за чего его голос казался высоким и девчачьим. Это было отвратительно.
Зи хотела, чтобы они поскорее перестали, но, видимо, это затянется надолго. Родители вместе проводили ее в спальню и уложили почти два часа назад (и притом слишком рано!), сидели по обеим сторонам от нее, гладили по волосам и говорили притворными голосами, какими говорили всегда, когда притворялись, что все в порядке. Они несколько минут объясняли ей, что произошло, но хотя бы не пытались врать.
Мама много лет назад сделала неправильный выбор, объясняла она. И папа Эммы Кью тоже сделал неправильный выбор. Но все это случилось задооооооооолго до твоего рождения, понятно? И это не имеет никакого отношения к нашей семье сейчас.
– Ты же знаешь, что мы тебя любим так же сильно, правильно? Это ничего не меняет, – сказала мама.
– Я всегда был твоим папой, я
