Но это наблюдение было сделано в 1944 году, когда еще было куда отступать. В апреле 1945 года в глухом лесу к востоку от Берлина собирались советские войска численностью 2,5 миллиона человек, и единственное, что отделяло русских от столицы рейха, – это специальная временная группа войск численностью 500 тысяч человек, созданная из остатков двух немецких армейских групп, сильно потрепанная во время зимних боев в Восточной Пруссии и получившая название – группа армий «Висла».
В начале апреля дороги к югу от Берлина начали заполнять «Золотые фазаны» – высокопоставленные нацистские чиновники, которых везли на «мерседесах» личные водители, пока они смотрели в окна на весенние поля и размышляли о будущем. Двенадцатого апреля, за четыре дня до главного советского наступления, министр вооружений Альберт Шпеер прибыл в штаб-квартиру Хейнрици в Пренцлау, городке в сотне километров к северу от Берлина. Хейнрици был рад его видеть. Несколькими днями ранее офис Шпеера издал два противоречивших друг другу приказа о том, как реагировать на прибытие Красной армии, и подобно большинству коллег Хейнрици был сбит с толку. Шпеер извинился за путаницу, но сказал, что сделал это намеренно. Он хотел дать своим полевым командирам повод отказаться от политики выжженной земли, которую навязывал Гитлер. Когда позднее в тот же вечер генерал-лейтенант Гельмут Рейманн, командующий берлинским сектором, прибыл в штаб Хейнрици, обстановка накалилась. По словам Рейманна, все, что у него было для защиты столицы, – это девяносто два батальона стариков с несовременным оружием (плохо обученных солдат Фольксштурма в возрасте пятидесяти – шестидесяти лет, прошедших несколько недель обучения), несколько батальонов, срочно собранных из поваров и клерков, а также «горстка танков». В достатке были только зенитные орудия. Когда Рейманн закончил говорить, Шпеер спросил, как он собирается защищать город. «Взорву берлинские мосты до прибытия русских», – ответил Рейманн.
Шпеер нахмурился: «Вы понимаете, что оставите два миллиона берлинцев без воды и тепла?» – «Это прискорбно, – сказал Рейманн, – но что еще я могу сделать? Всё или ничего». За окном в апрельском небе, как молодые луны, висели следы разорвавшихся снарядов. «По мостам проложены водопроводные трубы, газопровод и электрические кабели, – сказал Шпеер. – Если их уничтожить, врачи не смогут проводить операции, жизнь остановится, у людей не будет даже питьевой воды». Рейманн остался при своем мнении, сказав: «Я дал клятву. Я обязан выполнить приказ».
Хейнрици резко осадил собеседника. «Я запрещаю вам взрывать какие-либо мосты, – сказал он Рейманну. – Если возникнет чрезвычайная ситуация, вы должны связаться со мной и запросить у меня разрешение». Несколькими днями позже Гитлер снял вопрос о последнем рубеже обороны, заявив, что он останется в Берлине. «Если в ближайшие дни и недели каждый солдат на Восточном фронте выполнит свой долг, – сказал Гитлер, обращаясь к нации, – последнее нападение Азии потерпит неудачу. Берлин [останется] немецким, Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не станет русской. В этот час все немецкое население смотрит на вас, мои борцы на восточных рубежах, и надеется… что под вашим руководством нападение большевиков захлебнется в крови. Момент, когда судьба уберет со сцены величайшего военного преступника всех времен [Рузвельта]… станет решающим для судьбы всего мира».
Гитлер, конечно, нес чушь, и многие из его слушателей, вероятно, знали это. Но в ситуации, когда небо кишело бомбардировщиками союзников, а с востока наступала Красная армия, здравый смысл отходил на второй план и нужно было верить хоть во что-то. Людям требовалось успокоение, даже если его приносили сказки.
К началу апреля Берлин лежал в руинах. Бранденбургские ворота – триумфальную арку, которая веками символизировала величие Германии, – теперь окружало развороченное поле с перевернутыми штабными автомобилями «мерседес» и стаями диких собак. В других частях города дома без крыш возвышались над разбомбленными улицами и каньонами из битого кирпича, и во всех частях города воздух пах сажей, пеплом и разлагающимися телами. Берлинцы, не имевшие влиятельных друзей, к которым можно было обратиться, не могли сбежать из города. Опасаясь, что англо-американцы попытаются первыми захватить столицу, Сталин приказал окружить Берлин.
В перерывах между охотой за пропитанием и поисками убежища от американских и британских бомб берлинцы думали о будущем. Больше всего немецкие мужчины боялись, что их поймают на улице в Берлине или Гамбурге и отправят в ГУЛАГ. Немецкие женщины больше всего боялись изнасилования, и чем ближе Красная армия подходила к Германии, тем страшнее становились истории о зверствах. В городе Нейсе на польско-немецкой границе советские войска изнасиловали сто восемьдесят две монахини. В Катовицкой епархии в Польше другая часть Красной армии оставила беременными шестьдесят шесть монахинь. В немецком госпитале Хауса Дешлер группа советских солдат ворвалась в родильное отделение и изнасиловала только что родившую женщину и еще одну, которая собиралась рожать. Подобные рассказы, которые несли с собой отступавшие на запад немецкие солдаты, напоминали о грядущей расплате.
Смерть Рузвельта 12 апреля от кровоизлияния в мозг дала Гитлеру передышку от действительности, но ненадолго. Когда 14 апреля до Берлина дошло известие о том, что 20-я танковая дивизия сильно пострадала в столкновении с советской 8-й гвардейской армией, Гитлер, как говорили, был настолько разгневан, что приказал лишить всех солдат медалей до тех пор, пока утраченные позиции не будут возвращены. Приток плохо обученных бойцов семнадцати-восемнадцати лет и потеря опытных сержантов и офицеров в последние недели войны вызвали моральный кризис. Офицер пехотного полка «Великая Германия» отметил, что большинство молодых солдат в его отряде мечтали получить ранение, из-за которого их отправили бы в тыл, подальше от опасностей войны.
В некоторых частях моральный кризис был настолько острым, что нарушителей дисциплины расстреливали после дисциплинарного военного суда или отправляли в нейтральную зону копать траншеи под огнём советских орудий. Отчаявшись восстановить боевой дух, немецкие офицеры приводили в пример Фридриха Великого, вырвавшего победу на одиннадцатом часу сражения, которое ранее казалось безнадежным. Смерть Рузвельта породила самые странные слухи: американские, британские и немецкие силы соединятся, и вместе три великих страны Запада отбросят русские орды. В большинстве подразделений также присутствовала горстка преданных последователей Гитлера и идей национал-социализма. «Ты не представляешь, какая жуткая ненависть переполняет нас, – писал жене один старший лейтенант. – Я клянусь, что однажды мы разберемся с ними. Мы дали клятву, что каждый убьет по десять большевиков. Бог поможет нам».
К востоку от Берлина шла подготовка к последнему сражению. Красная армия разворачивала три фронта: 1-й Белорусский фронт маршала Жукова и 1-й Украинский фронт маршала Ивана Конева возглавляли наступление 16 апреля, а вскоре после этого должен был выступить 2-й Белорусский фронт под командованием маршала Константина Рокоссовского. Целью был захват Зееловских высот, цепи холмов в форме подковы с подъемами, в некоторых местах достигавшими тридцати метров.
Пятнадцатого числа беспорядочный огонь советской артиллерии заглушал шум, издаваемый людьми и техникой, двигавшимися на позиции. Последние часы перед штурмом всегда были напряженными. Но в этот прохладный апрельский вечер страх смешался с волнением. В ближайшие дни товарищи, рано легшие в могилы под Смоленском, у ворот Москвы, в Сталинграде и Курске, будут отомщены. Атака должна была начаться в 3:00 по берлинскому времени. В последние минуты перед боем некоторые бойцы клали в свое снаряжение фотографии жен и детей, другие перечитывали потрепанные перепечатки стихотворения Константина Симонова «Жди меня»:
