силу его темперамента, таланта и пытался переориентировать эту силу: уговаривал Юлюса сотрудничать в националистической клерикальной газете «Голос литовца».
«Янонис был неколебим как скала», — вспоминают его товарищи. Своей стойкостью и смелостью он завоевал среди молодежи огромную популярность. Пообещав гимназистам некоторое смягчение режима, Ичас отбыл в Петроград. Ольшаускис остался в прежней должности и вскоре начал мстить поборникам свободомыслия.
Учащихся литовцев в Воронеже было сосредоточено человек восемьсот: две мужские и одна женская гимназии, учительская семинария. Юноши и девушки жили в интернатах по преимуществу в центре города.
Но были и небольшие общежития в рабочих кварталах, например у реки, в конторе пивного завода Кинца, остановленного в связи с войной. Янонис и его ближайшие единомышленники жили как раз у Кинца. Здесь не было столовой, но зато и надзор почти отсутствовал. Здесь было удобно устраивать читки запрещенной литературы, проводить собрания на политические темы.
Теперь Ольшаускис задался целью разгромить «гнездо мятежников». Говорят, явившись на собрание учащихся, ксендз одной рукой гладил крест на груди, а другой грозился, сжав кулак. И шипел, и, потеряв самообладание, орал, что уничтожит крамолу...
Общежитие Кинца было закрыто.
Но самоуверенный ксендз жестоко просчитался. Расселенные по разным общежитиям «бунтовщики» стали там бродильным началом. Они понесли в самую гущу учащихся уже не только дух возмущения ближайшими угнетателями — клерикалами, но и идеи борьбы с государственным строем.
В среде литовских учащихся широкое распространение имели два течения, оформленные в самостоятельные организации «Будущее» и «Заря», с низовыми ячейками. Организация «Будущее» провозгласила девиз: «Все обновить во Христе». Срывая маски с клерикалов, Янонис и его соратники на молодежных диспутах убедительно доказывали, что в прошлом такой лозунг вполне устроил бы средневекового монаха-иезуита, а в настоящем служит интересам самого реакционного класса — класса крупных помещиков.
С другим течением было сложнее. Организация «Заря» перед началом войны была подлинно демократической, в нее шла наиболее прогрессивная часть молодежи. Состояли в ней и Янонис, и его единомышленники. Теперь марксистски образованные, политически возмужавшие юноши явственно увидели деградацию «Зари», по их меткому определению, она стала модернистской, превратилась в «настоящий универсальный магазин, в котором можно купить все, начиная от новейшего индивидуализма, кончая сомнительным демократизмом». Янонис и его группа заявили о своем выходе из «Зари» и создали новую организацию под названием «Общественники».
Друг Янониса Бронюс Пранскус (Жалёнис), впоследствии профессор литературы, писатель и критик, вспоминает, что основы ячейки «Общественников» были заложены на одном из последних собраний в комнате Янониса еще в общежитии Кинца. Янонис говорил тогда, что, с одной стороны, назвавшись таким сравнительно безобидным именем, группа сможет водить за нос полицию и работать почти легально; с другой (он особенно подчеркивал это) — «мы еще недостаточно созрели. Нам надо глубоко, действенно овладеть марксизмом, активно включиться в рабочее движение, чтобы завоевать почетное право называться социал-демократами, марксистами».
В то же время, утверждает Пранскус, платформа «Общественников» была несомненно большевистской. Вместе с Янонисом в эту ячейку вошли: Балтрус Матусявичюс, Пранас и Пятрас Станкявичюсы, Антанас Снечкус, Винцас Григанавичюс и другие. В числе девушек — Неле (Петронеле) Восилюте.
Пранскус говорит, у него все время было ощущение, что вокруг Юлюса есть тайна. Что работа его в среде гимназической литовской молодежи — это лишь часть какого-то большого дела, «о котором мы не знаем или пока не должны еще знать». Так это и было на самом деле. Пранскус рассказывает, что позднее ему стало известно, что Янонис в это время был одним из активнейших членов русского подпольного марксистского кружка; этот кружок был связан с заводами и фактически выполнял работу большевистской организации. Всего несколько литовцев из ячейки «Общественников» состояли одновременно и в русском кружке.
Юлюс был тяжело болен. «Из его огромных глаз уже глядел туберкулез», — вспоминает писатель Бутку Юзе — гимназический товарищ Янониса и его сосед по комнате в общежитии Кинца. Больным полагалось в столовой молоко, для Янониса этого добились с трудом и очень ненадолго.
Между тем Янонис невероятно много работал. Штудировал классическое наследие философов, пристально изучал легальные труды основоположников научного социализма, добывал нелегальные книги, статьи, брошюры и жадно прочитывал их. Он выступал с рефератами в литовских гимназических кружках и в более широкой аудитории — для учащейся молодежи города. Делал доклады по вопросам политической экономии, участвовал в диспутах об эстетической и общественной ценности книг новомодных поэтов и пьес, идущих на воронежской сцене.
Бессонными ночами писал набатные публицистические статьи, создавал стихи, проникновенно лирические и обжигающие беспощадной правдивостью. Организовал журнал ячейки «Общественников» — «Побеги». В стихотворении «Побеги», посвященном десятилетию революции 1905 года, Янонис говорил о новой поросли борцов, о неизбежности торжества жизни — победы революции.
Для журнала подпольного русского марксистского кружка Юлюс написал на русском языке свое программное стихотворение «Поэт».
Гимназическое начальство преследовало Янониса. Академик Виталис Сербента рассказывает об одном обыске у Янониса, свидетелем которого он был. Инспектор гимназии и еще кто-то из подручных Ольшаускиса, войдя в комнату, стали рыться в книгах и бумагах. Нашли «Капитал» Маркса, книгу Канта, произведения Энгельса, Ленина. На лицах гимназического начальства проступил страх. Спросили Янониса: «Это читаете вы?» Он ответил: «Я».
Несколько мгновений гнетущего молчания — и клерикалы поспешно вышли. Переступив порог комнаты, стали креститься, будто отгоняя нечистую силу: «Чур-чур меня!»
Юлюс, усмехнувшись, сказал товарищу: «И это люди с высшим образованием! А ведут себя как средневековые монахи. Право, они готовы сжечь эти книги и нас вместе с ними на костре».
Тучи над головой Янониса сгущались. Но не опасения за свою судьбу побудили его покинуть Воронеж. Ему по плечу была работа большего масштаба. Он рвался в столицу, в самое горнило революции. Он уехал в Петроград и горел как факел, отдавая всего себя революционной борьбе.
Но Воронежа Янонис не забыл. Его письма, насыщенные политической информацией и содержащие большевистскую оценку событий, обсуждались в кружках молодежи, его статьи и стихи ходили в списках, публиковались в журнале «Побеги».
И вдруг, как гром, трагическая весть — 30 мая 1917 года Янонис ушел из жизни.
«Мы потеряли его, когда он был нам так нужен», — горестно писали товарищи по партии. А воронежские друзья не могли подавить в себе скорбные сожаления: «Юлий, Юлий, зачем мы тебя отпустили? Здесь ты сделал бы меньше, но, может, нам удалось бы сберечь тебя...»
Погрузившись в воспоминания, Неле Восилюте умолкает.
НЕ НАДО НИМБОВ
— Нимбы для нас вы, конечно, уже заготовили?
Таким не совсем понятным, но, судя по колючему тону, ехидным вопросом озадачил меня Митя Белорусец в самом начале нашего знакомства.
Настороженно спрашиваю:
— Какие нимбы?
— А вот
