Выдвинутые обвинения по большей части были абсолютно невразумительны: трудно было бы даже представить себе, что Мариньи ночью с шестью сообщниками опустошил казну в Лувре (статья 2),[1466] что король выделил ему 55 000 ливров на поездку в Пуатье (статья 9), что Maго д'Артуа предоставила ему право суда и рынок в Бомеце, «так как боялась лишиться большего» (статья 20). Некоторые обвинения справедливы, но вместе с тем необоснованны: Ангерран действительно выплатил Беро де Меркеру только 4000 из 7000 ливров, но, как мы уже отмечали, если он, согласно традициям того времени, задерживал выплаты, то позже всегда отдавал долги; вполне возможно, что именно арест помешал ему вернуть недостающую сумму! Штраф в городе Камбре действительно взимал человек Ангеррана, Тот Ги, но это отнюдь не было сделано против воли короля (статья 17), поскольку эти деньги были переданы Жоффруа Кокатриксу. Мариньи обвинили (статья 13) в том, что оценил в 800 ливров дохода земли Гайфонтена, настоящая стоимость которых составляла 1200 ливров дохода, ущемив тем самым интересы Карла Валуа; впрочем, нам известно, что эти земли и относившиеся к ним угодья в июне 1310 г. были оценены в 2000 турских ливров дохода,[1467] к тому же неверная оценка отразилась бы на благосостоянии короля, а не Карла Валуа, который в итоге получил взамен земли Шампрона, купленные Мариньи за 28 000 парижских ливров,[1468] и, следовательно, мог получать с них от 3000 до 3500 ливров ренты; за это время деньги обесценились примерно на 10 %, поэтому легко заметить, что все преимущества оставались на стороне Карла Валуа; Мариньи никогда не согласился бы на подобный обмен, если бы эта сделка не представляла для него интереса в плане формирования его нормандского домена.
Мы не будем обсуждать каждую статью. Среди них многие просто были сфабрикованы: Мариньи обвиняли в том, что он получал и хранил не предназначавшиеся ему деньги, или в том, что он получал плату за свои услуги. В заключение скажем, что перечисление основных пунктов обвинения в «Больших Французских Хрониках» не следует воспринимать всерьез. Это недостоверный текст, написанный одним из монахов Сен-Дени: он абсолютно произвольно взял несколько официальных бумаг[1469] и, руководствуясь ими, попытался воспроизвести ход судебной тяжбы; при этом сам монах двадцать лет тому назад не присутствовал на этом процессе и к тому же ничего не нашел об этом у продолжателя Гильома де Нанжи.
Жан Аньер выбрал в качестве «темы» своего выступления отрывок из псалма: «Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam» («Не нас, Господи, не нас, а твое имя прославляем»). Когда он закончил говорить, Ангерран попросил копию его речи, которая была переполнена цитатами из Библии, само собой, чтобы слушатель не смог понять самой сути. Ему отказали, заявив, что он должен отвечать немедленно, чего он сделать не захотел.[1470] Увидев, что ему не дадут подготовить свою защиту, Ангерран попросил судебного поединка, но никто не хотел его слушать: обвиняемого нужно было осудить.[1471] Тогда Мариньи заявил, что хотел бы обдумать выдвинутые против него обвинения и высказаться сразу после этого.[1472] Его увели в Тампль.[1473]
По существу, рассмотрение дела завершилось вечером 15 марта. Позже предполагалось провести повторное слушание, но этого так и не произошло. За закрытыми дверями, не пригласив ни одного придворного, король, Карл Валуа и братья Ангеррана должны были вынести окончательное решение по этому вопросу.
Король, желая, как мы уже поняли, избежать худшей кары для того, к кому он не испытывал ненависти, предполагал отправить Мариньи в изгнание на один из островов Средиземного моря, «за море»,[1474] на Кипр, по мнению продолжателей Нанжи[1475] и Фраше,[1476] или на Родос, по словам арагонского посланника Хуана Лупи.[1477] Последнее свидетельство представляет для нас наибольшую ценность, поскольку оно датировано: 18 апреля распространились слухи о том, что Мариньи должны были повесить, но некоторым было известно, что в Совете обсуждали возможность изгнания бывшего камергера. Это мнение взяло вверх, и все посчитали дело решенным.[1478]
Действительно, Мариньи хотели осудить как можно быстрее. Поскольку Ангерран попросил и получил время на обдумывание обвинений и на подготовку своей защиты, возникли небезосновательные сомнения в быстром исходе разбирательства. Король не мог более затягивать с решением этого вопроса; нужно было немедленно вынести приговор, но поводов для этого было недостаточно. Как показал Жозеф Пти, историк, занимавшийся личностью Карла Валуа, на суде Мариньи предъявляли обвинения в проступках, которые на самом деле имели место, но были слишком привычны для того времени, чтобы их можно было возвести в ранг серьезного преступления.[1479] Вмешавшиеся в дело Филипп и Жан де Мариньи,[1480] последний из которых был на особенном счету при дворе, быстро добились от короля согласия на обычную ссылку Ангеррана.[1481]
