Вечером 11 марта 1315 г. смещенного камергера поместили под стражу в Лувр, комендантом которого он являлся и где, исполняя свои должностные обязанности, за десять лет появлялся не раз. Он мог бы с легкостью совершить побег из тюрьмы, поскольку знал в ней все входы и выходы, а стражники были его людьми. Карл Валуа сразу же забил тревогу и стал укорять своего племянника: «Сир, что же вы сделали? Вы поместили этого пройдоху Ангеррана в его собственный дом, заключили его в Луврской башне, когда он и есть комендант Лувра!» По настоянию Карла в четверг, 13 марта,[1445] Мариньи перевезли в Тампль;[1446] следовательно, он провел в Лувре только две ночи. Огромная толпа народа, из которой во вторник никто не мог даже предположить, что могущественный советник будет арестован, в четверг ринулась смотреть на то, как заключенного ведут по улице, и в какой-то момент послышались крики: «Вздернуть его!»[1447]
К тому времени король все еще оставался на стороне советника своего отца, и, как мы увидим в дальнейшем, он делал все возможное для того, чтобы спасти Ангеррана. Современники отмечали, что молодой Людовик X проявил себя великодушным и снисходительным человеком;[1448] Артонн по этому поводу заметил, что король был одинаково далек как от воодушевления Филиппа Красивого, так и от ожесточенности Карла Валуа.[1449] Людовик был привязан к своему камергеру и крестнику, Луи де Мариньи, уважал чувства своего отца и поэтому был действительно готов поддержать Ангеррана; но поддержка эта исходила от слабовольного человека, и Карл Валуа быстро это понял.
Через четыре дня после заседания Совета, в субботу, 15 марта, в Венсеннском лесу в присутствии короля и магнатов Французского королевства начался суд над Ангерраном де Мариньи.[1450] Первым слово взял секретарь, который должен был зачитать обвинения, несомненно, от имени короля, поскольку судьями в данном случае являлись король и его двор, и именно этим объясняется отсутствие упоминаний об этом деле в регистрах парламента. Этого представителя обвинения звали Жан Аньер;[1451] в 1305 г. он служил прево в Жанвиле,[1452] а в 1322 г. стал виконтом Жизора.[1453] Этот клерк, имя которого никогда не упоминалось ни в каких важных бумагах, поскольку его зятем был бальи Арраса Ангерран де Мастень, служил адвокатом в парламенте и, по мнению Ришара, его наняла Маго дАртуа.[1454] Но его услуги также оплачивал и граф Фландрии, которому 27 января 1314 г. Аньер передал расписку о получении двадцати парижских ливров, обнаруженную нами в Генте.[1455] Следовательно, Жан Аньер был прежде всего адвокатом врагов Ангеррана, нежели выразителем мнения короля.
Доказательством тому, что Роберт Бетюнский повлиял на вынесение обвинительного приговора, Мариньи, о чем мы не упоминали в предыдущих главах, поскольку ничто до сих пор не давало к этому повода, как нам кажется, является именно этот факт. Против Мариньи выступал оплачиваемый графом обвинитель. Невозможно представить себе, что Жан Аньер стал бы действовать против воли и интересов своего господина. Кроме того, это свидетельствует также и о том, что Мариньи не предавал короля в Маркетте: граф в таком случае не стал бы обнародовать того, что подпадало под обвинение в измене и к тому же в дальнейшем могло принести немалую выгоду. Напротив, он был заинтересован в том, чтобы человеку, который доставил ему немало неприятностей, вынесли обвинительный приговор, к тому же с исчезновением Мариньи как государственного деятеля дипломатические проблемы во Фландрии стали бы решаться гораздо проще. Поэтому мы не думаем, что обвинителем Мариньи случайно оказался человек, нанятый графом Фландрии. С другой стороны, необходимо отметить, что деньги обвинителю выплачивались легальным, открытым путем: до Жана Аньера представителем графа в парламенте был Рауль де Прель который в свидетельстве о выплате пенсионов упоминается наряду с Аленом де Ламбалем…[1456]
Жан Аньер перечислил обвинения, выдвинутые против Мариньи: измена, вероломство, клятвопреступление, служебная недобросовестность, хищения и т. д. Он перечислил имена пострадавших и уточнил размеры ущерба, нанесенного мошенническими махинациями бывшего камергера.[1457]
Чтобы узнать хоть какие-нибудь подробности речи обвинителя, нужно обращаться только лишь к тексту нескольких рукописей «Больших Французских Хроник».[1458] Но тогда как в них упоминается о сорока одной статье обвинения, в продолжении «Хроники от времен Цезаря», составленной, без всякого сомнения, на основе одной из рукописей «Больших Французских Хроник», можно прочесть: «Взял слово метр Жан Аньер; он начал свою речь против упомянутого Ангеррана по. XII. пунктам…[1459]»; в то же время, Жоффруа Парижский утверждает, что Мариньи обвинили по «тридцати восьми статьям»,[1460] и его точку зрения поддерживает Жан де Сен-Виктор.[1461] После того как Борелли де Серр доказал, что относящийся к этому вопросу отрывок из «Больших Французских Хроник» был написан двадцать лет спустя после описываемого события,[1462] уже невозможно поверить, что Жан Аньер выдвинул большинство упомянутых в «Больших Французских Хрониках» обвинений. Только тем, что прошло очень много времени,[1463] можно объяснить себе, как можно было написать – после 1333 г., – что Филипп Красивый жестоко разочаровался в Мариньи и поэтому не назначил его своим душеприказчиком (статья 1): Людовик X, безусловно, знал бы о неудовольствии своего отца и, конечно же, в память об усопшем короле. не стал бы оказывать помощь Мариньи. Что же касается завещания. Мариньи так мало занимался вопросом о приведении его в исполнение, что монахи из Сен-Дени двадцать лет спустя, как предположил Борелли де Серр,[1464] вполне могли и не знать о том, что король назначил его своим душеприказчиком. Добавим, что сведения о подавленном состоянии короля, которое, по словам д-ра Браше,[1465] предшествовало появлению желудочных болей 4 ноября 1314 г., на наш взгляд, основаны лишь на этом, по всей видимости, недостоверном отрывке из «Больших Французских Хроник». Наконец, именно Мариньи составлял последний акт от имени Филиппа Красивого, и мы уже подчеркивали важность этого Документа, передававшего графство Пуатье его владельцу в качестве апанажа.
