В следующий раз я нагнал его в Новом Орлеане. Он изложил мневсе простыми словами. Ты тоже там был. К нему явился дьявол в человеческомобличье. Этот дьявол умел изменять форму, в одну секунду – жуткое,отвратительное чудовище с перепончатыми крыльями и копытами на ногах, а вследующую – обыкновенный человек. Лестат сходил с ума от этих историй. Дьяволсделал ему ужасное предложение: чтобы он, Лестат, стал помощником дьявола наслужбе у Бога.
Помнишь, как спокойно я отреагировал на его историю, на еговопросы, на мольбы дать ему совет? О, я твердо сказал ему, что безумием было быпоследовать за этим духом, поверить, что бесплотная тварь решилась раскрыть емуистину.
Но только теперь ты знаешь, какие раны открыл он своейстранной и удивительной басней. Значит, дьявол сделает его помощником в аду идаст таким образом возможность служить Богу? Я чуть было не рассмеялся или незаплакал на месте, бросив ему в лицо тот факт, что я сам когда-то считал себяслужителем Зла и дрожал в лохмотьях, преследуя мои жертвы парижской зимой, ивсе – во славу Господа.
Но он и сам все знал. Бессмысленно было дальше его мучить,отталкивать его от прожекторов собственной сказки, которые необходимы Лестату –яркой звезде.
Мы вполне культурно беседовали под сенью замшелых дубов. Мыс тобой умоляли его остерегаться. Естественно, он проигнорировал все нашимольбы.
Во все это была впутана очаровательная смертная, Дора,проживавшая тогда в этом самом здании, в старом кирпичном монастыре, дочьчеловека, которого преследовал и убил Лестат.
Когда он связал нас обязательством позаботиться о ней, яразозлился, но не слишком. Я и сам влюблялся в смертных. Мне есть чторассказать. Я и сейчас влюблен в Сибил и Бенджамина, которых называю своимидетьми, а в смутном прошлом я становился тайным трубадуром для других смертных.
Хорошо, он влюбился в Дору, он преклонил голову на ее груди,он вожделел крови из ее чрева, что не составило бы для нее потери, он былвлюблен без памяти, сходил с ума, его подгонял призрак ее отца, с ним флиртовалсам Князь Тьмы.
А она? Что мне сказать о ней? Что за лицом послушницы вмонастыре скрывалась сила Распутина, что она на самом деле была не мистиком, апрактикующем теологом, не провидцем, но вождем-проповедником, что ее церковныеамбиции свели бы на нет амбиции святых Петра и Павла, вместе взятых, и что она,конечно, походила на любой цветок, сорванный Лестатом в Саду Зла этого мира: ввысшей степени утонченное и привлекательное существо, великолепный образецсоздания Господа с волосами цвета воронова крыла, пухлым ротиком, фарфоровымищечками и стройными, но сильными ногами нимфы.
Конечно, я понял, что он покинул наш мир, в тот самыймомент, когда это произошло. Я почувствовал. Я уже был в Нью-Йорке, недалеко отнего, я знал, что ты тоже рядом. Оба мы собирались по возможности не спускать снего глаз. Потом наступил момент, когда его поглотил вихрь, когда его высосалииз земной атмосферы, словно его никогда и не было.
Поскольку он – твой создатель, ты не услышал, как при егоисчезновении опустилась завеса полного безмолвия. Ты не представлял себе,насколько всецело его оторвали от каждой крохотной, но материальной мелочи,которая раньше откликалась эхом на биение его сердца.
Я знал это, понял и, наверное, чтобы нам обоим отвлечься,предложил пойти к измученной женщине, наверняка потрясенной смертью отца от руккрасивого блондина, чудовища, жадно лакающего кровь, превратившего ее в своегодруга и в свое доверенное лицо.
Нам не составило труда помогать ей в те краткие, но богатыесобытиями ночи, когда один кошмар нагромождался на другой, когда обнаружилосьубийство ее отца, когда по воле прессы его подлая жизнь в мгновение окаоказалась в центре внимания и превратилась в предмет сумасбродных разговоров повсему миру.
Кажется, сто лет прошло – хотя на самом деле это было совсемнедавно, – с тех пор как мы двинулись на юг, в эти комнаты, к наследствуее отца, состоявшему из распятий и статуй, из икон, с которыми я обращался такхолодно, словно мне и не доводилось любить эти сокровища.
Кажется, сто лет прошло, с тех пор как я оделся ради неепоприличнее, отыскав в одном модном магазине на Пятой авеню хорошо пошитыйпиджак из старинного красного бархата, рубашку поэта, как их сейчас называют,из накрахмаленного хлопка, с изобилием болтающихся кружев, а для завершениякартины – зауженные брюки из черной шерсти и сверкающие сапоги, застегивающиесяна лодыжках, и все ради того, чтобы проводить ее в огромный, переполненныйлюдьми морг на опознание отрубленной головы ее отца под лучами флуоресцентныхламп.
Что приятно удивляет в последнее десятилетие двадцатоговека: мужчина любого возраста может носить волосы какой угодно длины.
Кажется, сто лет прошло, с тех пор как специально ради нее ярасчесал их, густые, вьющиеся и для разнообразия – чистые.
Кажется, сто лет прошло, с тех пор как мы преданно стоялирядом с ней, даже поддерживали ее, ведьму-чаровницу с короткими волосами, покаона оплакивала смерть своего отца и засыпала нас лихорадочными, на удивлениеумными и бесстрастными вопросами по поводу нашей зловещей природы, как будтоинтенсивный курс по анатомии вампира каким-то образом сможет завершить циклкошмаров, угрожавших ее безопасности и здравости ее рассудка, и как-нибудьвернуть ее порочного, бессовестного отца.
Нет, на самом деле она молилась не о возвращении Роджера:слишком слепо она верила во всеведение и милосердие Господа. К тому же видотрубленной, пусть даже и замороженной человеческой головы вызываетопределенный шок, да еще и какая-то собака успела пожевать Роджера, прежде чемего обнаружили, и, учитывая строгое правило современной криминалистики «неприкасаться», он даже на меня произвел впечатление. (Я помню, что помощницакоронера душевно сказала мне, что я ужасно молод для подобного зрелища. Онарешила, что я младший брат Доры. Что за милая женщина! Может быть, стоит времяот времени совершать набеги на официальный смертный мир, чтобы получитьпрозвище «настоящего комедианта» вместо «ангела Боттичелли» – ярлыка,приклеившегося ко мне в царстве живых мертвецов.)
Дора мечтала о возвращении Лестата. Что еще позволило бы ейвырваться из-под власти наших чар, если не последнее благословение самогокоронованного принца?
Я стоял у темных окон расположенной на одном из верхнихэтажей дома квартиры, смотрел на глубокие сугробы Пятой авеню, ждал и молилсявместе с ней, жалея, что огромная земля лишилась моего старого врага, и вглубине своей безрассудной души считая, что тайна его исчезновения разрешится,как и любое из чудес, подарив нам грусть, связанную с небольшими потерями, какостальные маленькие откровения, после которых я оставался точно таким же, какна протяжении всей жизни с той давней ночи в Венеции, когда меня разлучили сМастером, и я просто научусь получше притворяться, будто я до сих пор жив.
