я рассчитывал на ваше участие. Но… – он удрученно развел руками, – вмешались некие высшие силы. Я не главный владелец предприятия, а мой отец проявляет… м-м… излишнюю щепетильность. Я не могу сейчас вас туда отправить.
– Если дело только в «сейчас»… Готов отправиться в любое иное место по вашему выбору. Потом когда-нибудь сочтемся.
– Вряд ли вы мне понадобитесь когда-нибудь потом.
– Не зарекайтесь. Вдруг пригожусь? – Возникло странное чувство отстраненности: я обсуждал самого себя, как неодушевленный предмет.
«Сурпуг» неожиданно засмеялся – негромким, бархатистым смехом. За такой смех женщины должны любить его без памяти; мне же захотелось от души ему вмазать.
– Вот что, Техада. Давайте начистоту. – Герман сцепил пальцы в замок. – Я давно имел вас в виду и вложил немалую сумму, когда организовал побег. Однако я не занимаюсь благотворительностью. Вы мне нужны единственно на Изабелле, а послать вас туда без согласия отца – увы.
И опять я ему поверил.
– Однако же вы мне нужны, – повторил он, усиленно размышляя. – Что там за история с вашим отцом?
– С биологическим или с тем, кого убили? – мрачно уточнил я.
– С Ленваром. Откуда он взялся?
– Как объясняет моя тетка, сошел со звезд. Лучше справьтесь у нее, сам я толком не знаю.
– Та-ак, – неопределенно протянул «сурпуг», остановив невидящий взгляд на сидящей у бассейна Юльке. Мне подумалось, что он интересуется вовсе не промелькнувшей звездой, а тем, сколько лично мне известно о папаше. – Тогда скажите, – продолжал Герман, – почему вы убили Кэтрин Ош?
– Нипочему. Я устал повторять, что не убивал.
Он отмахнулся, как от докучливой мухи.
– Оставьте этот вздор, Техада. Мы не в суде. Я хочу услышать правду.
– Это и есть голая правда.
– О, боги! – воскликнул он в сердцах. – За одно только упрямство я бы уже закатал вас в тюрьму! Тогда так: за что вы могли бы прикончить Кэтрин, если бы в самом деле ее убили?
В его вопросах об отце и Кэтрин Ош крылась некая связь, но я не мог ее уловить. Это раздражало, и потому я слепил самый отчаянный бред, какой сумел измыслить:
– Я был влюблен в ее мужа, а Кэтрин стояла между нами.
«Сурпуг» оценил и затрясся от смеха. Потом оборвал веселье и глубокомысленно объявил:
– А знаете, Техада, в этом что-то есть. Отличный мотив для убийства.
– Вы находите? – брюзгливо осведомился я.
– И зря отпирались. – Герман вдохновился, на сытых щеках зародился румянец. – Сумей вы доказать, что убили женщину в состоянии аффекта, получили бы года три, а не десять. Ей-богу, замечательный мотив. Все верно: ее вы раньше в глаза не видели и потому влюбиться не могли, а его по видео каждый день…
– Заткнитесь. Не то дам в ухо – и на секьюрити не посмотрю.
Он заткнулся. Погладил бляшку на воротнике, усмехнулся и огорошил:
– Если скажете моему отцу, что убили Кэтрин по этой самой причине, я отправлю вас на Изабеллу.
– Вы рехнулись.
– И постараюсь со временем сделать вам надежный паспорт.
– И отец ваш рехнутый, коли пускает на Изабеллу одних голубых.
– Техада, вы меня утомили. Какая вам разница, что станет думать совершенно посторонний человек? Вся страна считает вас убийцей – по-моему, это серьезней.
Рассуждал он довольно здраво, этот миллионерский сукин сын. Если бы я не упирался и позволил адвокатессе доказать, будто набросился на Кэтрин в приступе ревности, десятки бы не получил. Но коли я тогда не дал возводить на себя напраслину, какого лешего сейчас соглашаться?
С другой стороны, я изведал, что такое быть Солнечным Зайчиком, и с меня довольно. Я поглядел в окно, за которым синело небо, зеленел склон холма, а дальше простиралась райская долина с лугами, рощами и тихой речкой. У причала стояли прогулочные катера – разноцветные, яркие, будто набор детских игрушек. Меня взяла тоска. Не хочу обратно в тюрьму.
– Техада, опомнитесь, – сказал Герман проникновенно. – Куда бы вы ни попали, вас ждет одно и то же: мужчины будут звереть и кидаться, желая прикончить.
Вздумав его уесть, я нахально осклабился.
– А вы – почему у вас руки не чешутся? Неужто…
– Вы мне нужны, – сухо оборвал Герман. – И давайте обойдемся без намеков.
Я чуть не расхохотался ему в рожу. Ничего себе – ему без намеков, а меня хочет выставить педиком!
– Существуют технические средства защиты от сенсов вроде вас, – он коснулся загадочной бляшки на воротнике. – Чтоб вы знали: устройство обошлось мне дороже, чем ваш побег.
Я насторожился. Выходит, таких, как я, много? Но спросить не успел – Герман продолжил:
– Или вы предпочитаете пятнадцать лет скрываться в лесах, до истечения срока давности? Возможно, вас станут искать… И найдут, уж поверьте. Техада, вы слишком молоды, чтобы из глупого упрямства обрекать себя на скорую смерть в травенском застенке.
Я поглядел на сидящую у бассейна Юльку. Ее волосы струились по плечам и высокой груди, платье отливало розоватой белизной живых лилий.
Герман проследил мой взгляд.
– Есть еще одно обстоятельство. Наша с Юлькой свадьба, похоже, расстроится – так что вы можете рассчитывать на благосклонность нашей красавицы. Замуж она за вас не пойдет, а втихую побаловаться – отчего нет?
Глупостей я за свою жизнь наделал порядком. И тогда тоже: от всего сердца влепил Герману оплеуху.
Юлька ахнула и вскочила, а в следующее мгновение меня взяли за локти оба секьюрити. Нежно взяли, бережно, не в пример травенским зыркам. «Сурпуг» побледнел, на скулах шевельнулись желваки.
– Техада, вы непомерно горды и заносчивы. Несообразно своему положению в мире. Ну, отвели душу? Теперь, надеюсь, вы согласны?
Устал я от всего. И согласился. И только месяц спустя уразумел, зачем ему требовался мотив убийства, да еще такой идиотский.
А тогда мы поехали беседовать с Теренсом Максвеллом, отцом Германа. Высокий, седой, импозантный, он встретил нас в довольно скромном офисе «Лучистого Талисмана». Всех украшений – пейзаж на стене: вид на Приют под пылающей розовым золотом снежной вершиной. А сам господин Максвелл – всего лишь исполнительный директор небольшой туристической фирмы, и по виду никак не скажешь, что за ним стоят те огромные деньги, которые мне виделись за Юлькиным «сурпугом».
Защитной бляшки у него не оказалось. Герман торопливо представил нас друг другу и увел Максвелла-старшего в соседнюю комнату, пока тот не успел надуться от злобы.
Из-за двери доносились раздраженные голоса; они спорили минут десять. Тем временем приветливая секретарша потчевала меня кофе с булочками, а я следил за тем, чтобы ненароком ее не коснуться.
Наконец Максвеллы возвратились, а секретарша ушла. Я смотрел в пол и делал вид, будто
