меня нет. Не хватало, чтобы после всей нервотрепки сделка сорвалась.
Директор фирмы кашлянул и отрывисто проговорил:
– Господин Техада, вы в самом деле питали привязанность к мужу покойной Кэтрин Ош? И…э-э… отвечал ли он на ваши чувства?
Мужу Кэтрин я охотно свернул бы шею. А заодно и Герману, который втравил меня в эту хренотень.
– Да и да. – На душе стало гадко, как если бы зарыдал в общей камере, ползая на коленях и умоляя о пощаде.
Максвелл-старший поверил. Он мне даже посочувствовал:
– Что ж вы… Надо было признаться в суде, а не упорствовать. Вам бы дали меньший срок.
Тут вмешался Герман:
– Думаю, теперь самое время объяснить суть задания и дать инструкции. Мы поговорим в отдельном кабинете.
– Конечно, конечно. Кстати, об инструкциях. Вам, господин Техада, придется их неукоснительно выполнять, иначе я не поручусь, что вы не возвратитесь в Травен… в тюрьму.
Я обещал, что буду соблюдать все предписания. Однако не прошло и трех недель, как я нарушил слово.
А пока я от Максвеллов двинулся назад к Кристи – спросить, что может означать вся эта ерунда. Минуя дежурную сестру, я тайком пробрался в палату.
Шериф снова лежал под капельницей. От звука открывшейся двери он вздрогнул и открыл глаза, лицо осветилось – и тут же померкло от разочарования.
– Опять ты…
Он ждал Марион. Я не стал его огорчать и докладывать, с кем она и чем занимается.
– Кристи, – я отнес стул в дальний угол и уселся, – если позволите, я вас немного развлеку. Тут такая каша заварилась – обхохочешься.
И подал ему историю с Германом в веселом ключе, как анекдот; только Кристи, к сожалению, не смеялся. Он выслушал, помолчал и выругался – вполголоса, но смачно. После чего обратился ко мне:
– Дурак ты – Герман сам настучал. Тебя могли бы выслать с Территории, но не так скоро.
– Видать, я ему крепко нужен. – Вот сволочь миллионерская, слов нет! – Кристи, какие обстоятельства у них могли измениться?
– Я что, господь Бог? Откуда мне знать?
– А идиотский мотив убийства зачем?
Шериф скривился и не ответил, прикрыв глаза.
– Кристи, – окликнул я, наскучив ожиданием.
– В твоем деле очевидный прокол следствия, – отозвался он, не подымая век. – Нет мотива преступления. И признания не добились. Может, ты и впрямь ни при чем?
– Кристи!
– Ленни! – передразнил он. – Ладно, иди, собирай манатки, если всерьез наладился на Изабеллу. Только имей в виду… – Шериф перевел дух. – Ты нужен Максвеллу, чтоб собирать стекляшки. И будешь их сгребать на его чертовой планете до самой смерти.
Вот черт; а я и не подумал о таком исходе. Пожалуй, с Германа станется.
Кристи пошевелился, застонал сквозь зубы.
– Иди. Скоро сестра заявится, тебе шею намылит.
Я поднялся со стула.
– Посоветуйте что-нибудь.
Он тяжело, трудно вздохнул. И неожиданно усмехнулся углами губ.
– Коли буду жив, позабочусь, чтоб тебя не схоронили на Изабелле.
– Спасибо. Кристи…
– Помолчи, дай сказать. Ты не виноват… в смерти Кэтрин. Я уверен. И еще. Если бы Марион тогда согласилась… ты стал бы мне сыном. И с тобой бы не случилось худого.
Я глядел на него во все глаза. Тетка уверяла: именно Кристи настоял, чтобы меня отдали в интернат. Шериф продолжал:
– Я хотел жениться на ней и усыновить тебя. Не сложилось. Она слишком любила Ленвара. Мечтала, чтобы он вернулся.
Меня озарило. Милая тетя отослала маленького Ленни в интернат, чтобы он вырос вдали от нее и возвратился чужим человеком, двойником Ленвара-старшего. Ай да тетушка, резвушка…
– Кристи, последнее. Кто убил моих родителей?
– Иди с Богом.
– Пожалуйста, скажите.
– Твою мать болтовней не вернешь.
– Кристи, послушайте. Вы с Марион оба знаете, кто убийца. Я полагаю, тогда вы молчали ради нее, но сейчас… Я прошу: скажите. Ну что – мне на колени стать?
– Убирайся.
– Кристи, у вас же, наверное, есть мать. Живая. Скажите!
У него кривились губы, лицо блестело от пота. Я чувствовал себя скотиной.
– Кристи, имя!
Он закрыл глаза, будто готовясь умереть, и тяжко уронил:
– Ленвар. – Помолчал и словно нехотя добавил: – Старший.
Да: я и раньше допускал, что именно промелькнувшая звезда орудовал в доме на озере. Но пока не знал наверняка, испытывал по отношению к нему только ленивую холодную злость. Я не признавал его за отца, он был чужим, лишним в моей жизни, я не радовался и не стыдился заложенных во мне его генов. Но теперь… Жаркая ярость застлала глаза. Он убил женщину, которая когда-то безумно его любила, – мать собственного ребенка; убил ее мужа, погубил ее мать, мою бабку – ведь она умерла через два дня после трагедии на озере. А я – его сын, его точная копия. Сын убийцы, бешеного маньяка.
Шериф лежал как мертвый.
– Кристи, – позвал я, когда в голове прояснилось. – Как вы считаете: за что он их?
Молчание.
– А почему не прикончил и меня заодно?
Шериф разлепил веки с таким трудом, словно они срослись, и долго глядел в потолок, собираясь с силами для ответа.
– Ты выклянчил имя – я сказал. А теперь катись к черту и дай мне спокойно сдохнуть.
С тем я и ушел.
Уже завечерело, когда я вернулся в тетушкино поместье. Ворота из металлического кружева с золочеными цветами отворились, я отпустил такси и зашагал по аллее.
Низкое солнце, словно заботливая кошка-мать, рыжим языком вылизывало верхушки деревьев. Небо посветлело, как будто синева стекла на землю и мягким сумраком осела под кустами. Дворец Марион пылал стеклами, отражая закатные лучи.
Добрался я до дворца, завалил прямиком в свою комнату. Тихо, пусто. Хрюнделя нет! Неужто мой бедолага проснулся от наркоза и двинулся на поиски хозяина? Наверное, он тут орал как резаный, и тетушка забрала его к себе.
Не хотелось являться Марион на глаза, но деваться некуда. Я заглянул в одну гостиную, в другую и добрел до личных комнат владетельницы. Деликатно постучал.
– Тетя, можно к вам?
Спустя пару секунд дверь отворилась.
Марион была одна. Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и глядела исподлобья. Упавшая на лицо прядь придавала ей мрачное, бандитское выражение. Шторы были задернуты, и будуар освещали крошечные лампочки, точно прилепившийся к стене рой светляков.
– Лен, – с такой тоской промолвила Марион, что я простил ей все. Может, семнадцать лет назад она так же верила в невиновность Ленвара-старшего, как сейчас – в мою?
Ее глаза блестели в полумраке; из них выкатились две золотистые капли и поползли по щекам. От вида ее слез у меня душа перевернулась.
– Ты назвал меня потаскухой. – По
