По мере того как американцы обследовали помещения наверху, становилось ясно, что некоторые из восставших не устояли перед неизбежным соблазном устроить погром и принялись вскрывать и разбивать прикладами ящики с драгоценными артефактами, подготовленные для эвакуации. Другие стали изливать свою ярость, разбивая зеркала, осыпая пинками настенные панно, пробивая штыками ящики с артефактами – то есть громя то, что не было разграблено. Кабинеты были разгромлены, шкафы в них разворочены, повсюду были разбросаны документы. Альберт Рис Вильямс и Луиза Брайант вспоминали, что грабеж пытались остановить; они видели, как некоторые солдаты призывали мародеров: «Товарищи, это народный дворец! Это наш дворец! Не воруйте у народа!» После этих увещеваний некоторые из мародеров, устыдившись, отдали свою жалкую добычу: «одеяло, потрепанную кожаную диванную подушку, подсвечник, вешалку для пальто, сломанную рукоять китайского меча»{927}.
Для тех, кто оказался более или менее причастен к этим событиям, основные из которых, по существу, происходили в Зимнем дворце, день 25 октября прошел точно так же, как и любой другой день. Джон Луи Фуллер был на своем обычном рабочем месте в Петроградском филиале Государственного муниципального банка Нью-Йорка и не заметил каких-либо существенных перемен, за исключением постоянной суматохи и активных разъездов грузовиков в находящейся поблизости казарме, «словно в избирательных округах США во время выборов»{928}. Правда, были слышны эпизодические перестрелки, а на улице вновь появились броневики, но с этим все уже свыклись. «Никто не остается у себя дома просто потому, что идут уличные бои», – отмечала Полин Кросли в письме в тот день, все научились избегать тех районов города, где была слышна стрельба. Она лишь перенесла из-за беспорядков очередной большой званый ужин на следующий вечер. Наряду с этим она признала, что активность на улице теперь повысилась: «там действительно какая-то шумиха, и когда я сейчас пишу это, слышны различные выстрелы – винтовок, пистолетов, пулеметов, артиллерийских орудий и больших корабельных пушек!»{929} Она видела вспышки выстрелов и слышала сами выстрелы орудий Петропавловской крепости, сопровождавшиеся гулом снарядов, но оставалась невозмутима. Сидя в доме на Французской набережной, она больше беспокоилась о своем драгоценном запасе «консервированных фруктов, овощей, сгущенного молока, какао и т. п.», которые она недавно получила из Штатов. «Ничего не может быть хуже, чем то, что уже случилось с того времени, как мы здесь», – добавила она уверенно в своем дневнике{930}.
В тот вечер глава «канцелярии» посольства Великобритании Генри Джеймс Брюс завершил работу довольно рано, чтобы пойти на балет «Щелкунчик». Он прибыл туда «спокойно на трамвае», хотя раньше днем слышал, что «весь город находится в руках большевиков». Возвращаясь из театра, он считал, что на улице тихо, пока он и его леди не столкнулись с «Божьим испытанием в районе Зимнего дворца, где правительство держало последнюю линию обороны». В самой гуще этих событий он заметил швейцара британской «канцелярии» мистера Хавери, который старательно добирался до Главпочтамта, проделывая обычный путь в три километра. Когда того остановил солдат, Генри Джеймс Брюс слышал, как мистер Хавери ответил ему «на несравненном русском «кокни»[111], что он ничем не может ему [солдату] помочь, поскольку должен отнести письма на почту вне зависимости от того, идет тут сражение или нет». В целом, возвращение Генри Джеймса Брюса домой в тот вечер оказалось, как он сам признался, «весьма нервным», но ему удалось обеспечить безопасное пешее сопровождение «мадам Б» «под аккомпанемент пулеметов»{931}.
Стрельба в Зимнем дворце фактически прекратилась примерно в 2.30 ночи, и жертв было очень мало. Было убито только семь человек: два юнкера, четыре матроса и одна женщина из числа солдат; пятьдесят человек было ранено. «Я никогда раньше не видел революции, в которой свергаемое правительство защищалось бы одними лишь вооруженными женщинами и детьми», – в недоумении заметил Вальтер Кросли{932}. В действительности, многие голодные и павшие духом юнкера и казаки покинули свои позиции во дворце задолго до появления восставших, а большинство бойцов из женского батальона, испугавшись артиллерийского обстрела, укрылись в подсобном помещении. Позже появились истории о жестоком обращении с ними, после того как они сдались. Графиня фон Ностиц видела, как их выводили из дворца. «Их крики разносились по всей площади, они дрались и отбивались, но все было напрасно. Солдаты задыхались от смеха, наблюдая за их попытками убежать, и заставляли их замолчать ударами прикладов, когда те становились слишком шумными». Женщин доставили через реку в Гренадерские казармы на Петроградской стороне, где они подверглись «массе оскорблений», а некоторые из них были избиты. Графиня фон Ностиц была права, когда, опасаясь худшего, она позвонила в британское посольство и умоляла «направить кого-то выразить официальный протест против изнасилования этих несчастных девочек»{933} [112].
26 октября в Петрограде сохранялось ощущение нереальности того, что произошло. Глядя из окна британского посольства, Мэриэл Бьюкенен спрашивала себя: «если грохот орудий, который заставил нас проснуться, был реален, то почему же все выглядит как обычно? Переполненные трамваи переезжают через мост, голуби укрываются от ветра на балюстраде Мраморного дворца, и прекрасный стройный шпиль Петропавловского собора, как никогда, ярко сияет в мерцающем отблеске солнца»{934}. Улицы были полны вооруженных рабочих и солдат, но, несмотря на некоторое беспокойство и чувство неуверенности, «нормальная жизнь города продолжалась, словно ничего и не случилось». «Сам город, похоже, был склонен считать все эти события каким-то занятным приключением», – заметил один из сотрудников Датского Красного Креста{935}.
