class="p1">Проститутка – немолодая и непривлекательная толстая брюнетка предлагала себя – свои волосатые ноги и, боюсь, бородатые груди, но ее тоже никто не покупал.
Туристы вылезали из автобусов и лезли обратно. И как им и полагается, рассматривали статуи, достопримечательности и все, на что им указывали. Как дети.
Дети – тоже группа – окружили своего учителя небольшого росточка, он только что разменял дорожные чеки, сейчас они пойдут есть пиццу.
Группа и граппа. Группа и граппа.
И каждый раз ко мне подходил высокий с бритой головой и густыми черными усами, «папа Попандопуло» прозвал я его, и приносил новый стаканчик. Он как бы взял меня под свое покровительство. На улицу он посматривал по-хозяйски, на меня – одобрительно. Я чувствовал себя прекрасно. Одно раздражало: туристы как-то уж слишком мелькали.
Со временем Рим помутнел в моих глазах, потом снова прояснился, но теперь он выглядел совершенно иначе.
Моего старинного знакомого негра осаждали его лошадки. Они ржали, передразнивая его оскалом, даже покусывали за худые ляжки. Негр бросил их, даже попытался взобраться на чугунный фонарный столб времен Древнего Рима, но лошадки набросились на него и рвали его джинсы, как собаки.
Проститутке, этой уродине, предлагала себя все площадь. Они тянули к ней руки – даже дети и черный прелат, из-под сутаны тонкие ноги в узких туфлях. Слабо отбивалась, в ужасе отталкивала их. Смуглый и курчавый из предместья – совершенный Аполлон обнажался перед ней – фиговый лист прочь! Проститутка, закрыв лицо руками, устремилась в проулок между банками и банями, то есть термами.
Фисташки щелкали торговцев, как орехи.
Всюду автобусы лезли из туристов. У толстяков они вылезли прямо из пупка. Разрастались мыльным пузырем и – шлеп шинами на горячий асфальт. У женщины выскочил из-под юбки, заплакал, стал жалобно звать маму и проситься назад.
Учителя обступили ребенка, тот деловито раздавал им деньги, которые поменял в ближайшем бюро. Да не толкайтесь вы – взрослые! Сейчас все пойдем есть пиццу.
Папа Попандопуло стал карапузом, но так же деловито («вито! вито!») бегал из кафе и назад. А граппа, которую каждый раз он приносил на подносе, плескалась теперь в пивных кружках. Но меня это не смущало.
Главное, туристы перестали мелькать. Они – и японцы, и шведы, и русские – забрались кто куда: на стулья, на пьедесталы, на форум и застыли неподвижно.
На улице появились совсем другие личности. В белом – в тогах и туниках. Они неторопливо щелкали сандалиями по древней римской мостовой. И разговаривали между собой на чистейшей латыни. Только, пожалуй, учитель древнегреческого мог понимать их, да я с трудом. Скорее догадывался, о чем они говорят.
С Палатина, где всегда жили знатные и богатые, например, актер Сорди, спускалась целая группа. Группа и граппа. Сияя выщербленными античными лицами, статуи цезарей и военачальников обходили свой Рим.
Безносый Антоний сказал однорукому Юлию:
– Кто здесь понаставил этих безобразных варваров?
Юлий Цезарь отвечал разумно:
– Вкусы меняются, друг Антоний. Может быть, плебеи теперь предпочитают богов таких – узкоглазых. Наверно, нашли их на краю света. Смотри, на ногах – целые трубы!
– Узнаю, эти бородатые варвары – германцы, – заметил толстяк – Нерон. – Все слабы глазами, как и я. Как они только копья мечут!
– Эти германцы в окулярах никого победить не смогут, клянусь Афиной Палладой! – воскликнул Красс.
– Длинноногую с белыми волосами пусть пришлют ко мне в опочивальню, – тихонько распорядился Цезарь, глядя белыми глазами на девушку и почти не шевеля каменными губами.
– К счастью, мой Цезарь, женщины совсем не изменились, – так же тихо ответил ему Антоний.
– Но рожают они уродов, – жестко сказал Помпей с отбитым ухом.
– Божественный Нерон будет петь, – закричали кругом нестройные голоса. – Все в Колизей!
Улицы Рима как-то сразу наполнились шумной белокаменной толпой. Их босые ноги в сандалиях грохотали по мостовой так, будто по Риму шли танки.
– А этих убрать, – кивнул на испуганных туристов Нерон центуриону с темным и плоским лицом ливийца. – Или нет – пусть горят. Я снова сожгу Рим.
– О, божественный! – сказал тот, пытаясь заржавленным голосом выразить восторг.
Затрубили слоновые трубы. Зарычали львы, чуя мясо первых христиан. Заметался над руинами Колизея невыносимый голос кастрата. А затем мир оглушил размеренный стук мраморных ладоней. Все светофоры погасли. Испуганным стадом столпились «фиаты», «пежо» и «ситроены» на перекрестках.
Передо мной в окнах противоположных зданий вспыхнули и зашатались отсветы пламени. Чистым золотом горели буквы – вывеска банка. Горело золото и серебряные блюда в витрине магазина. Горели длинные волосы блондинки. Горела пицца «дьяволо», вот уже несут ее, ломкие края, горелые, как у глиняной посуды. А сама пицца – огонь!
По улицам Рима топают русские, уже не пытаясь притворяться американцами. Их слова падают, как камни.
– Читал Светония? – Тиберий лежит весь облеванный, обосранный на полу самолета и выйти не может.
– Да не Светоний это, бывший центурион преторианцев Крикс. Обидел его цезарь, вот и отомстил.
– Варвар и мать его Варвара!
– Мать – это уже Нерон, проходили.
– Калигула каков, въехал в мечеть на коне.
– Да это чеченцы верхом церковь в Буденновске запалили.
– А цезарь Никита что отмочил! Римский народ без хлеба оставил. Велел выдавать по термам кукурузу.
– Как кричал римский народ! Хлеба и зрелищ требовал.
– С наших цезарей все как с гуся вода.
– Гусей не трожь, они Рим спасли.
– А зрелищами-то нас ни один цезарь не обидел.
– Помнишь, при императоре?
– Что при императоре?
– Все при императоре. Сегодня в амфитеатре сидишь, пьешь неразбавленное и пальцем вниз указываешь, а завтра пожалуйте на растерзание львам.
– Пестрая римская история.
– Суровая и не такая уж давняя.
– История, как баранка, загибается. Ждите, скоро опять повторится.
…третий Рим, четвертый Рим, пятый Рим, шестой Рим, седьмой Рим, восьмой Рим, девятый Рим, десятый Рим и так далее Рим… пальцев не хватает, да и народ поотбивал. Варвары.
ФЕЛЛИНИ И РОЖДЕСТВО
Над морем, над полосой отелей сильно и ровно шумел рождественский дождь. И цветные лампочки на деревьях и в окнах слезились – леденцовый праздник. В темноте дождь загнал меня в ближайшую церковь.
Если приглядеться, крупные белые каллы были искусственные. А прислушаться… Ни священника, ни нарядных детей, прислуживающих ему. Месса шла, записанная по радио, впереди на скамье женщины в темном негромко повторяли: «Аве Мария!»
На алтаре над фигурой Девы с младенцем – три звезды, как у нашего отеля над входом. Радиомолитва и электрорай с универсальным обслуживанием в три звездочки. Но такая искренность и вера, что вся ирония от полных грудей и
