Сразу по приезде в Читу Кукель дал Кропоткину поручение составить по запросу губернского правления Восточной Сибири описание читинской выставки. В начале будущего года это описание было отпечатано тиражом 500 экземпляров в типографии штаба войск в Иркутске и отправлено, помимо обязательного экземпляра, министру государственных имуществ, в Вольное экономическое общество, Московское общество испытателей природы и Императорское Русское географическое общество. В Читу пришли благодарственные письма, одно — за подписью вице-председателя ИРГО адмирала Ф. П. Литке[13].
Так географы России впервые узнали имя Кропоткина, еще никому из них не известного «сотника Амурского казачьего войска». Нельзя было не обратить внимание на обстоятельность и глубину описания выставки. Было рассказано о всех пятнадцати ее разделах, а по сути, о состоянии практически всех отраслей хозяйства в области: зерноводства и огородничества, животноводства и пчеловодства, лесотехнического, металлического, столярного, стекольного, прядильно-ткацкого производства. Автор упомянул даже о произведениях иконописи, живописи и народного творчества. Причем это было не просто перечисление, а попытка всестороннего анализа состояния дел с определенными выводами и рекомендациями. Кропоткин говорил о плохом обеспечении земледельцев орудиями обработки земли, отсутствии навыков огородничества у новоселов-казаков, которым он советовал поучиться у китайцев. Но главную причину недостаточно быстрого развития земледелия в Забайкалье он видел в том, что вся земля принадлежит казне и арендаторы не могут спокойно на ней работать, не будучи уверены в том, что у них эту землю не отберут.
Вот как заключает свое «Описание» Кропоткин (рукопись работы хранится в Иркутском областном архиве): «Вообще, оглядываясь на эту выставку, нельзя было не прийти к убеждению, что Забайкалье заключает в себе много нетронутых еще богатств. Но вследствие недостатка рабочих рук и недостатка хороших путей сообщения и при некоторых ныне существующих стеснительных условиях, ни из богатой плодородной почвы, ни из громадных лесов, ни из имеющихся масс скота, ни из ископаемых богатств не извлекается той пользы, которую извлечь можно будет только со временем».
Через неделю в Читу повалил народ с амурских сплавов. На сей раз из 150 барж, направленных с продовольствием в устье Амура, разбились в тяжелых амурских волнах только две, но и их удалось спасти: хлеб был немного подмочен, зато скот доставили в Николаевск-на-Амуре в целости. Читинцы несколько дней жили новостями из этого форпоста Амурского края. Говорили о произволе и мошенничествах контр-адмирала Казакевича, инициатора сплавов в низовьях Амура, и о всевозможных хитростях торговли, которая велась в основном с «американцами» (так называли в Восточной Сибири любого иностранца).
В конце октября Кропоткину довелось познакомиться с декабристом Дмитрием Завалишиным, известным даже в Петербурге как яростный критик деспотического, по его мнению, правления Муравьева-Амурского. Он посылал одну за другой разоблачительные статьи в столичные и сибирские газеты; некоторые из них публиковались, вызывая изрядное недовольство высшего начальства. Кропоткину было интересно пообщаться с живым декабристом, и он незаметно провел с ним за беседой часа полтора. Эта встреча немало значила в дальнейшей судьбе Кропоткина — ведь Завалишин, проживший после нее еще долго, ставший «последним декабристом», в юности был моряком и участвовал в кругосветном путешествии Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева. Ему было что вспомнить, а начинающему путешественнику интересно было послушать.
В ноябре Кропоткин приехал в село Кабанск, большое, с красивой каменной церковью. Население занималось преимущественно извозом: у каждого домовитого хозяина по несколько телег и лошадей, они возят товары и людей до Посольской, Кяхты, Читы. Из Кабанска съездил в большое село Творогово с русским населением, происходящим, по словам жителей, из Великого Устюга… Потом заехал в село Кудара на речке Харауза, с несколькими улицами, населением почти 900 душ и училищем на 30 учеников. В слободе Дубинской познакомился со следами землетрясения, происшедшего на Байкале в конце прошлого года. На площади более 200 квадратных верст возник тогда залив глубиной до десяти метров, который так и назвали — Провал. У крестьян вызвало суеверный ужас появление обширного водоема на том месте, где только что паслись отары. Кропоткин записал рассказы очевидцев: «Так земля ходуном и заходила, колодцы засыпало, дома своротило, взломало на море лед, подняло его…»
Через три года в записках итальянского научного общества в Неаполе появится статья Кропоткина о байкальском землетрясении 1862 года. Он передаст ее в редакцию через побывавшего в Иркутске американского геолога итальянского происхождения Рафаэля Пумпелли. Это будет первая зарубежная публикация Кропоткина и, пожалуй, первая достоверная информация о сейсмических процессах в Сибири.
Вторую заметку — о наблюдении полярных сияний над Байкалом — он отправит в едва ли не самый в те времена известный научный журнал «Nature» («Природа»), издававшийся в Лондоне. Он не мог, конечно, предвидеть, что через 15 лет работа именно в этом журнале выручит его, когда он высадится нелегально на Британских островах после своего побега из заключения, и начнется его эмиграция, растянувшаяся на 40 лет.
Осенью 1862 года в Чите все ждали известий о конституции, проекты которой давно разрабатывались специальной комиссией, высочайше учрежденной Александром II. Далеких сибирских городов новости достигали с опозданием на полтора, а то и два месяца. Только 25 октября пришли столичные газеты от 8 сентября. Ничего про конституцию в них не было, самые умеренные ожидания оказались обмануты. Но начатая по инициативе Кукеля деятельность по созданию проектов реформ для Сибири продолжалась. Вместе с «правой рукой» забайкальского губернатора полковником К. П. Педашенко и адъютантом военного округа A. Л. Шанявским (тем самым, что основал впоследствии народный университет в Москве, известный как университет Шанявского) Кропоткин активно работал над проектами реформ тюрем и городского самоуправления. Дело спорилось, потому что в комиссиях состояли действительно заинтересованные люди, а не холодные, равнодушные чиновники. Позже Кропоткин вспоминал, что Кукель любил повторять: «Мы живем в великую эпоху, работайте, милый друг!» Он верил в конечную победу справедливости и пытался в силу возможностей добиться ее приближения.
Вот, например, дошли до него слухи о безудержном произволе, творимом заседателем Верхнеудинского земского суда Марковичем. Кукель отправляет Кропоткина для расследования беззаконий. В ноябре тот приезжает в Верхнеудинск и обнаруживает, что ретивый заседатель, возомнивший себя властелином края, грабил, как хотел, крестьян, загонял под розги неугодных, гноил в остроге тех привлеченных по уголовным делам, кто отказывался дать ему взятку. У этого самодура и взяточника были всесильные покровители в Иркутске и даже в Петербурге, поэтому Кукелю справиться было с ним непросто — требовались убедительные факты о совершенном произволе. Собиранием их и занимался Кропоткин, проживший две недели среди крестьян. Запуганные, они не сразу шли на откровенные разговоры, однако молодому общительному бородачу удалось заслужить их доверие. Собранные им материалы были убийственны для зарвавшегося чиновника, и он принужден был подать в отставку и уехать. Но через несколько месяцев в Чите и Иркутске с возмущением узнали, что Маркович назначен исправником на Камчатку, где возможностей для злоупотреблений было еще больше, чем в Забайкалье. Через несколько лет он вернулся в Петербург богачом, но выдворение его из Сибири в 1862 году было все же в какой-то степени первой политической победой Кропоткина, убежденного, что на всех должностных постах должны стоять люди честные и преданные своему делу.
