– А если я расскажу вам, что тигрица охотится при луне? – Мистер Доверспайк повысил голос в конце предложения, превратив утверждение в вопрос.
Отец Артемизии наклонил голову к молодому человеку и расправил скрюченную артритом спину.
– Тогда я отвечу, что медведь добывает себе пропитание при любой возможности. – Ангус Далримпл засмеялся, будто бы сказал нечто крайне остроумное, а затем похлопал собеседника по спине испачканной в земле рукой. – Но ведь от таких людей, как мы, зависит, чтобы медведь оставался ни с чем, верно?
– Абсолютно точно, – согласился Томас Доверспайк, будто бы несвязный разговор о диких животных и правда имел смысл, – но чтобы помешать ему, мне необходим ключ.
«Ключ от чего? – спросила себя Артемизия. – От поместья? От сейфа герцога? Боже милосердный, может быть, он намеревается ограбить дом, пока они мирно спят?»
– Разве ты не расшифровал сообщение? У меня ключа нет. – Ангус почесал веснушчатую макушку. – Тебе нужен мистер Беддингтон. Он хранит ключ.
Беддингтон? Меньше всего Артемизии хотелось, чтобы отец еще больше привлек внимание незнакомца к мистеру Беддингтону. А что это еще за таинственное сообщение? Она сама лишь вчера повстречала Томаса Доверспайка. Отец не мог сообщить ничего важного неизвестному им человеку. Похоже, Ангус Далримпл все больше погружается в безумие, о котором предупреждал доктор и которое со временем лишь усилится. И ему уж точно не нужно, чтобы кто-то вроде Томаса Доверспайка продолжал толкать его в пучину безумия, подыгрывая бесплотным фантазиям.
– Мистер Доверспайк, можно вас на несколько слов? – Артемизия выскочила из травы, словно львица, готовая наброситься на ничего не подозревающую газель.
Отец обратил взгляд бледно-голубых глаз на Артемизию. Он улыбнулся дочери, и лицо его покрылось сетью мелких морщинок. Констанс собиралась отправить мужа в Бедлам, но Артемизия даже слушать об этом не хотела. Условия в больнице для душевнобольных были просто невыносимыми. Пока отец не причиняет ни себе, ни окружающим никакого вреда, она позаботится, чтобы он содержался дома под тщательным присмотром.
– Ларла, душа моя, поцелуй же старика. – Когда отец был в сентиментальном настроении, его шотландский акцент усиливался.
Артемизия послушно чмокнула его в щеку, продолжая буравить взглядом мистера Доверспайка.
– Итак, ты уже знакома с нашим Томми? Ну тогда все замечательно, – добродушно сказал Ангус, а затем снова повернулся к Доверспайку: – Как же ты встретил мою Ларлу?
«Томми» отвесил очередной безупречный и столь раздражающий ее поклон и насмешливо приподнял бровь. Артемизия почувствовала, как пылают ее щеки, и она бы ничуть не удивилась, если бы у нее из ушей сейчас пошел пар.
– Ларла? – озадаченно проговорил мистер Доверспайк. – Это имя для меня настоящая загадка, господин. Я знаю леди лишь как ее светлость, герцогиню Саутвик.
– Ладно, мы можем прояснить этот вопрос прямо сейчас. Доверспайк, перед тобой моя первая дочь и свет очей моих, Ларла Далримпл. Мать нарекла ее именем Артемизия, в честь своего отца, Арти Кэмпбелла, а старик Теодор Пелем-Смит приложил руку к тому, что касается титула… Кстати, что-то я в последнее время его совсем не вижу. – Ангус замолчал и обеспокоено прикусил нижнюю губу на несколько секунд, а затем пожал плечами, не желая больше ломать голову над этой загадкой. – Но для меня она навсегда останется моей Ларлой. Правда ведь, милая?
Отец положил руку на ее талию и прижал к себе, чтобы запечатлеть на виске дочери сухой поцелуй, однако та мягко отодвинулась. Ее семейные отношения не станут лакомым кусочком для таких мерзавцев, как Томас Доверспайк, ведь теперь она окончательно убедилась, что он является одним из этих несносных репортеров. Именно поэтому он и пытался изо всех сил выпытать самые сокровенные семейные тайны. Торговать несчастьем ее отца! Верно говорят, у представителей прессы нет ни стыда, ни совести.
– Отец, Нареш скоро придет и поможет тебе, а нам с мистером Доверспайком нужно обсудить некоторые вопросы, касающиеся важных дел, – сказала Артемизия с многозначительным взглядом, не позволявшим оспаривать ее слова. – К сожалению, для развлечений сейчас времени совсем нет.
– Ну что ж, тем хуже. – Ангус покачал головой. – Если у человека нет времени, у него нет ничего.
– Очень мудрые слова. – Мистер Доверспайк бросил на Артемизию озорной взгляд. Неужели он вот так запросто подмигнул ей? – Думаю, вы в некотором роде философ, мистер Далримпл.
– Ангус, сынок. Я слишком стар для всех этих церемоний. Зови меня Ангус. – Он махнул им рукой. – Ну что ж, тогда поторопитесь. Только помните, на тропинке большой питон, будьте осторожны.
Да уж, питон. Артемизия покачала головой. Единственная змея в саду – лежащий без чувств Феликс.
А возможно, и таинственный Доверспайк.
Артемизия с облегчением увидела, что Нареш убрал ее пасынка и отнес его в постель, прежде чем мистер Доверспайк смог бы насладиться зрелищем будущего пэра, лежащего без сознания.
Доверспайк шел следом за Артемизией, насвистывая незнакомую ей мелодию – скорее всего какую-нибудь модную песенку с весьма двусмысленным содержанием. Ну и пусть, по крайней мере, так она знала, что он следует за ней.
Когда-то давно во время охоты на тигров Нареш рассказал, что дикие животные обладают шестым чувством, позволяющим поймать на себе чужой взгляд. Не обращен ли сейчас к ней напряженный взгляд темных глаз Томаса Доверспайка? Не пытается ли он прощупать ее секреты? Найти самое уязвимое место?
Ну уж нет, этому не бывать.
Артемизия остановилась и, резко обернувшись, столкнулась с Доверспайком. Она оступилась и непременно упала бы, если б Доверспайк ее не подхватил и не прижал крепко к себе.
Будучи в домашнем платье, без нижних юбок и корсета, она чувствовала твердость его тела. Широкую грудь, плоский и жесткий живот, мускулистые ягодицы, а к тому же…
Артемизия судорожно сглотнула, когда поняла, какая еще часть тела мистера Доверспайка внезапно стала каменно твердой.
– А знаете, ведь он прав. – Голос Доверспайка был низким и обволакивающим, как урчание тигра. От него словно исходил запах опасности и первобытной страсти – лесного пожара, побегов растений и свежей зелени. – Он абсолютно прав.
Кто – он? Артемизии захотелось спросить, но слова застряли в горле. Она не доверяла себе и боялась выдать чувства дрожью в голосе, не поддававшейся ее контролю.
– Если у человека нет времени, у него нет ничего. – Он неспешно и внимательно изучал ее лицо, даже не пытаясь выпустить из своих объятий, как того требовали приличия.
Одно дело – прикоснуться к ней, когда она могла потерять равновесие и упасть, но так крепко сжимать ее в своих сильных руках сейчас было просто непристойно. Она чувствовала, как бьется его сердце, и ее сердце тоже начало биться быстрее.
