Что ж, со временем такое положение дел должно было измениться. Но не так скоро, чтобы это могло устроить Феликса. Проклятие, он даже не мог заставить Беддингтона согласиться на обсуждение его абсолютно неадекватно маленького и жалкого содержания. Все средства передавались ему сверху через помощника этого «великого человека» или же через не столь великую мачеху Феликса.
– Как будто бы этот чертов Беддингтон – Моисей на горе Синай, – заплетающимся языком пробормотал Феликс. Он споткнулся о булыжник на мостовой и чуть не упал лицом в землю.
У будущего герцога в желудке было неспокойно, и он надеялся дойти до своих покоев прежде, чем ему станет плохо на глазах у посторонних. Хотя, если так уж подумать, какая ему разница? Слугам все равно необходимо что-то убирать.
Феликс опустошил желудок от содержимого под кустом герани, после чего ему немного полегчало, однако в голове по-прежнему пульсировало, а во рту был такой привкус, словно там плясал целый табор цыган. Причем босиком.
Правда, не стоило объяснять его плачевное состояние только лишь неумеренным употреблением крепких напитков. В последнее время, когда он садился за карточный стол, госпожа Фортуна отворачивалась от него, а у Феликса не было достаточно гиней для выплаты долга.
Неужели Беддингтон не понимает, что для мужчины вернуть долг – дело чести?
Но если Феликсу не повезло в картах, то ему везло, по крайней мере, с кредиторами. Удивительно, но Любов и Оранский из России, которым он должен был определенную сумму денег, согласились простить ему проигрыш, но только в том случае, если он окажет им небольшую, совсем крошечную услугу.
А именно: познакомит их с мистером Беддингтоном.
Довольно простая просьба, не так ли? В конце концов, обычный торговец просто обязан явиться, если его хочет видеть пэр. Пусть даже будущий пэр.
Однако ничто не было просто, если дело касалось Беддингтона. Феликсу до смерти надоело, что все его желания игнорируют. Ему было наплевать на то, что Беддингтон, используя все более скудеющие ресурсы Саутвиков, превратил поместье в самое процветающее в империи. Стремление во что бы то ни стало избегать других людей представлялось молодому человеку крайне оскорбительным, и, если подумать, Беддингтон вел себя чересчур нагло. Как только Феликс займет свое законное место в качестве герцога Саутвика, первым делом он даст приказ уволить Беддингтона.
Но до дня рождения оставались еще месяцы, а в душу его уже закрадывались смутные подозрения, что Любов и Оранский могут оказаться вовсе не столь приятными людьми, если он не сумеет привести к ним распорядителя поместья.
Феликс не имел ни малейшего представления, зачем им был нужен Беддингтон. Сказать по правде, его это не слишком интересовало.
Он знал одно: необходимо было вытащить таинственного Беддингтона на свет божий.
И как можно скорее.
Выходя в сад, Артемизия чуть не наступила на пасынка. Она брезгливо наморщила носик, почуяв алкогольные пары, исходящие от его распластанного тела. Она почти могла слышать, как Катберт заявляет: «Дурной тон, когда после дебоша вас находят в саду вместо вашей постели».
Артемизия вздохнула и перешагнула через Феликса, искренне радуясь, что ему не пришлось столкнуться с более тяжелыми последствиями ночной пирушки. Кроме, конечно, боли в шее после сна на холодных камнях. Чуть дальше на садовой дорожке она повстречала Нареша, индийского слугу своего отца. Нареш и его жена Рания, няня Артемизии, покинули залитый солнцем дом и последовали за Далримплами на сырые и туманные Британские острова из одной лишь преданности к Ангусу. Если они и раскаивались в своем решении, никаких жалоб Артемизия пока не слышала.
– Доброе утро, Ларла, – сказал Нареш, сложив пальцы в изящном приветствии. Он всегда обращался к Артемизии не по имени, которым ее нарекли, а по детскому прозвищу. Для Нареша и Рании не имело значения, что Артемизия стала герцогиней и к ней следует относиться как к благородной, хотя и весьма своеобразной леди. Для скромной индийской пары она навсегда осталась Ларлой, первенцем, крошечным младенцем с белой кожей, которого они баловали и в котором души не чаяли.
– Отец сейчас в саду?
– О да, ей-богу, в саду. Он так увлечен садоводством, что, кажется, и мертвого поднимет, – заявил Нареш по-английски со своим певучим акцентом, – попросил меня принести вазу для роз.
– Но ведь розы уже давно отцвели! – в отчаянии вскрикнула Артемизия. – Он снова находится в плену своих иллюзий?
– Пусть душа ваша о нем не печалится. Не так плохо видеть розы там, где их нет. Или вы бы предпочли, чтобы он видел шипы? – философски заметил Нареш. – Он назвал меня по имени, думаю, и вас он вспомнит. Кажется, у хозяина сегодня хороший день.
– В отличие от будущего хозяина поместья, – с отвращением промолвила Артемизия. – Феликс снова без сознания лежит на садовой дорожке. Пожалуйста, позови камердинера, и пусть тот попробует перенести его на кровать.
– Как вам будет угодно.
Артемизия прошла дальше, освещаемая лучами бледного утреннего солнца. Сад Саутвиков не соответствовал модному в то время французскому стилю, когда каждую травинку и листик аккуратно подравнивали. Ее сад отличался бурно растущей зеленью, и большинство посетителей считали его неопрятным и запущенным, однако Артемизии это нравилось. Пышная растительность слегка напоминала ей густые джунгли Индии, где никогда нельзя было знать, скрывается ли за следующим поворотом увитый виноградной лозой заброшенный храм или же покажется компания обезьянок, кричащих что-то под куполом лиан.
Артемизия еще не видела отца, но уже услышала его голос:
– Дай-ка мне секатор. Ну быстрее, вот молодец.
Артемизия в отчаянии поднесла руку ко рту. Ангус ведь знает, что Нареш ушел. Теперь он стал разговаривать сам с собой. Пусть даже слова его осмысленны и звучат в саду абсолютно естественно, мир неодобрительно относится к людям, которые начинают разговаривать с пустотой.
Но при звуке другого голоса Артемизия встрепенулась. На самом деле отец вовсе не был один. Но кто же мог составить ему компанию в столь ранний час?
Она выглянула из-за огромного куста пампасной травы, чтобы узнать, кто вторгся в ее сад.
Не кто иной, как самоуверенный и наглый Томас Доверспайк, Он как раз подошел к ее отцу и протянул ему секатор, который Ангус только что у него попросил.
Что же тут делает ее натурщик? Артемизия просила его прийти рано, однако ведь не с первым же солнечным лучом. К тому же ей не хотелось, чтобы незваный гость волновал отца.
– Большое спасибо, – сказал Ангус, – а теперь подержи-ка стебель, и тогда я смогу его подрезать. Нужно подравнять виноград как можно скорее, чтобы он совсем не одичал.
Мистер Доверспайк выполнил просьбу отца, и Артемизия сама невольно удивилась тому, как тепло стало у нее на душе. Возможно, в этом парне все-таки было что-то хорошее, если он смог найти время для ее бедного больного отца. Мужчины заговорщицки опустили головы, одна темноволосая, другая, почти лысеющая, были совсем рядом. Мистер Доверспайк говорил что-то, однако Артемизии не удавалось разобрать слова, и она незаметно пробралась вперед, не покидая укрытия за зарослями декоративной травы.
