Глаза злые обратил на них Глеб:
— По-моему, братья, вы не очень умны. Хотя меня и постарше!..
Никифор, доселе молчавший, голос подал:
— А может, он сам?..
Все притихли.
Фома спросил:
— Что сам? О чем ты?..
Никифор в волнении сглотнул слюну:
— Сам он, может, родителей наших… за что-то… А теперь зубы заговаривает!.. Говорит, дух отца приходил!.. Почему к нам не приходил? Почему никто из нас вообще не видел никаких духов? А он видел…
Все задумались, внимательно посмотрели на Глеба.
— Вы с ума никак посходили? — потемнел лицом Глеб.
Фома так рассудил:
— А что, братья! Я хоть и не показываю на Глеба пальцем, а не вполне уверен в его непричастности. Мог ведь быть обижен наш Глеб на родителей. А значит, и выместить обиду мог!
Глеб от возмущения утратил дар речи.
Братья слушали очень внимательно. Фома продолжал:
— Зачем, к примеру, какому-то разбойнику убивать в поле старого пахаря и его жену, у которых нечего взять? Разве что дохлую клячу… Но лошадь осталась на месте… — Фома ощупывал Глеба взглядом. — Мы думали тут: князь с дружиной убить могли. Другим для острастки. Чтоб вовремя платили в казну… Но зачем князю убивать работника? Зачем ему ссориться с семьей его, в коей столько взрослых сыновей? Зачем князю ссориться с Сельцом? Припугнуть ведь и иначе можно…
— Вот и мы думаем… — вставили Афанасий и Борис.
— Есть сомнения у меня, что вы думаете, — наконец ответил Глеб. — Головы ваши — как пни еловые.
Вспылил Афанасий:
— А вот я сейчас схвачу твою секиру…
Крикнул Борис:
— Я меч твой схвачу…
Печально покачал головой Глеб:
— Духа не хватит. Забыли вы старую истину: не всякий, кто держит меч, может им ударить; не всякого послушается секира…
Вмешался Фома:
— Сидите, братья. Он прав!.. Не хватало нам еще здесь подраться! — он тягостно вздохнул. — К тому же я только рассуждал, предполагал. Повторяю: я не показывал пальцем.
— И показывать нечего! — ярился Афанасий. — Отцеубийца за нашим столом. Можем ли мы это стерпеть? Дух родителей вопиет…
Борис отодвинулся от Глеба:
— Ты убил! Все сходится: ты затаил обиду, ты — разбойник, столько лет пропадаешь в лесу, одичал… Тебе родителей убить, что ветку сломить…
А Глеб вдруг успокоился, подавил злость во взгляде. Со вздохом поднялся:
— Все понятно мне. Князя Мстислава боитесь. Готовы родного брата, невиновного человека в отцеубийстве обвинить, лишь бы не ссориться с князем…
— Уходи прочь! — шипел Борис и все отодвигался.
Глеб усмехнулся ему в лицо:
— У таких вот детей и убивают родителей! Видно, знают, что за стариков никто не постоит.
— Осторожнее, Глеб! — сказал с угрозой Кирилл. — Нам все труднее сдерживаться.
Глеб ответил с обидой:
— Были бы уверены, что я убил, — так не сдерживались бы. Зачем же в отцеубийстве обвинять, не будучи в том до конца уверенными?
— Уходи, Глеб, — посоветовал Фома, самый старший брат. — Слова твои колют в больное место. Лишь двое неразумных обвинили тебя.
— Но остальные молчат!
Фома развел руками:
— Я не хочу допустить до драки. Мы братья все же! И у нас общая беда…
Больше ничего не сказал Глеб. Отшвырнул ногой тяжелый табурет, снял со стены меч, подхватил секиру и оставил дом.
— Не верю ему! — признался Фома.
— А я тебе не верю, — сказал Кирилл. — Ты, и вправду, не хочешь ссориться с князем.
— А кто хочет? — вздрогнул Фома.
Тут к нему обратился Памфил:
— Скажи, брат, а если б мы были уверены, что убил Мстислав…
— Знай место, сучок! — огрызнулся Фома.
Глава 3
Не пошел Глеб далеко в лес, на опушке затаился: лег в можжевеловых кустах и пролежал до вечера… Слушал, как в Сельце лают собаки. Едва стемнело, поднялся по склону холма к часовне, отыскал среди старых провалившихся могил две свежие — могилы родителей, сел между ними на влажную холодную землю, обхватил голову руками и замер. Сидел так Глеб долго: без слез, без горьких сетований, без клятв.
Ясная была ночь, теплая…
Далеко в лесу крикнула ночная птица, ветерок прошелестел в кронах деревьев; на одной из могил с глухим стуком повалился на землю подгнивший крест.
Глеб вздрогнул. Поднял голову. Несказанно удивился, увидев перед собой могучего старца в белых одеяниях.
— Скорбишь?.. — спросил старец, стоя над ним.
Глеб не ответил. В неверном свете звезд и месяца пытался рассмотреть лицо старика. Глебу чудилось, что это отец. В нем лишь изменилось что-то… Что? Прошел через смерть… Те же глаза, глядящие из запавших глазниц, тот же крупноватый тонкий нос, тот же крепкий подбородок. Только лицо это — лицо еще более старого человека. И блестящее, будто отлитое из воска. Голос глухой — как из бочки. Или… из могилы.
Дух отца?..
Глеб посмотрел на могилы, потом на старца:
— Кто ты? Ты мой отец?
Старец кивнул:
— Я тот, кто в начале. И тот, кто в конце. Я отец твой. И я же твой сын. Я — твоя дорога. Кому, как не мне, знать конец твоего пути. Он здесь, у ног моих…
— Не мучь меня загадками, отец, — просил Глеб. — Скажи, кто убийца?
Старик качнулся, будто он был молодым тополем и в него внезапно ударил порыв ветра:
— Спроси у Мстислава… Спроси у Святополка… Спроси у Корнила…
— Они убили?
— У людей их спроси…
— Я спрошу у них, отец, спрошу, — взволновался Глеб. — Но скажи, кто-нибудь видел, как они…
Старик глядел ему в глаза, а заглядывал будто в сердце, — такой у него был всевидящий, невероятно мудрый взгляд.
Старик кивнул:
— Видели, конечно, как они… Ласточка пролетала — видела. Мне рассказала… Ветерок веял — донес до слуха моего стон… Земля, принявшая кровь, о многом мне поведала…
Глеб смотрел на старца изумленно, шепнул себе:
— Очень странные речи…
Но старец услышал его, сказал:
— Не речи странные — худые странные дела творятся под солнцем… Однако все солнце видит. Так много видело оно, что уже ничему не удивляется и все знает наперед. И я вместе с ним.
Глеб поднялся:
— Где убийц искать, скажи, если все знаешь наперед? Куда идти?
