находится на сохранении, и те, кто увлекся в какую-либо сторону. Это знание и есть самое главное в психиатрии. Не молиться на нормальность, которая совершенно оккультна, а просто хорошо различать все эти сдвиги, которые суть бытие. Степени, причины, оттенки… Ну, вы знаете. Я начал романный цикл об этих людях. Столько материала!..
Русинский потушил сигарету и, пожав Гикату руку, направился во внешний мир.
* * *
Проселочная дорога, вливавшаяся в Озерный тракт, была пуста. Лишь протопав пешком около километра до поворота на трассу, Русинский услышал звук приближающейся машины. Не задумываясь, он вскинул руку. Черная «Волга» мягко притормозила рядом с ним.
За рулем сидела блондинка вызывающих пропорций. На заднем сидении раскинулся небритый жлоб, посмотревший на Русинского с доброжелательностью китайца, в дом которого зашла толстая собака.
— В Малкутск? — спросила дама, в волнующем наклоне свесив грудь.
— Туда.
Дама улыбнулась и распахнула дверцу.
…Машина неслась на приличной скорости, не меньше сотни. Ровная дореволюционная дорога плавно извивалась, пряча в тайге свои изгибы. Русинский молчал. После увиденного в больнице он размышлял о весьма разнообразных, часто противоречивых вещах. Закрыв глаза, он вдруг увидел себя стоящим перед венецианским зеркалом. Стекло отражало букли его парика, кружева манжет и малиновый сюртук, туго застегнутый на груди. Сзади, из анфилады роскошных комнат, вышла женщина поразительной, но несколько хищной красоты, в высоком парике, пышном как взбитые сливки. Она остановилась за спиной Русинского, обвила его шею руками — и вдруг стиснула его голову с чудовищной силой.
Русинский захрипел и дернулся вперед. Схватившие голову руки последовали за ним. Жлоб навалился на спинку водительского кресла, по-звериному извернулся и тяжело дышал, но отпускать шею попутчика явно не думал. В мозгу Русинского пролетело все его детство и картинки из журнала «Мурзилка». Летящая навстречу дорога исчезла, он уперся лбом в пластмассовый выступ, бардачок распахнулся, оттуда вывалился пистолет и ударил его по ноге. Напрягши все мускулы, Русинский с боевым криком рванулся влево. Женщина завизжала и крутанула руль. Раздался удар и скрежет железа. Русинский опрокинулся в небытие.
КЛУБ КИНОПУТЕШЕСТВИЙ
23. IV.1986. 0:05 м.в.
Адская боль буравила грудь. Стиснув зубы, Русинский сгруппировал мышцы, чтобы повернуть голову и посмотреть вокруг. Задача оказалась почти невыполнимой, но и того, что промелькнуло в поле зрения, было вполне достаточно.
Вокруг царили тьма и тишина. Натужно шумели сосны. Почти омертвевший, но все же не утративший способность соображать мозг подавал однообразную команду: вперед, на свободу. Застонав, Русинский приподнялся на локте. Голова женщины — очевидно, мертвой — скатилась с его плеча и со стуком ударилась о резиновый коврик. Ей пришлось хуже всех. Машина врезалась в кедр левым краем. Автоматически Русинский прикинул, что если бы женщина осталась в живых, вытаскивать ее из-под железа пришлось бы целый день.
Выбравшись в открытую дверь, он сделал глубокий вдох, нашарил в кармане сигарету и не вставая с земли закурил. Начало тошнить. Отбросив курево, он схватился за крыло машины и сделал рывок. В тот же миг перед глазами вспыхнуло, мгновенно погасло, и наступила ночь.
* * *
Легкий прилив свежести — словно он выдохнул через макушку — вернул Русинскому сознание. Поднявшись, он увидел свое тело сверху и не удивился. Вокруг по-прежнему шумели кедры, ветер бросал снежную крупу на разбитый автомобиль с двумя трупами внутри и одним снаружи. Русинский почувствовал, что неизвестное и мощное притяжение влечет его за собой, и сопротивляться было бесполезно. Все случилось в один миг, и вот он уже летел в центре завихряющегося пространства, свернувшегося словно труба.
Полет захватывал, как любовь, но внезапно пространство распахнулось в серость и туман. Прямо перед Русинским горели тусклые костры; возле них сидело великое множество народу в коротких фуфайках.
Очевидно, сидели они уже давно. Некоторые фуфайки сгнили; из бледной эфемерной кожи выступала блатная эзотерика. Все это почему-то напомнило Русинскому батальон советской армии на стрельбище, только батальон был явно штрафной, даже если учесть специфику Красной армии. Кто-то, обняв автомат Калашникова, жадно смотрел на лестницу, словно мечтал о воле. Кто-то напевал лагерный песняк и поигрывал ножом-бабочкой. Вдали поблескивала колючая проволока, полукругом огибая собравшихся и теряясь вдали. В центре образованного проволокой круга поднималась огненная лестница, теряясь за облаками. По ней то и дело взлетали почти неразличимые существа, или скорее даже солнечные зайчики, но во всяком случае не то, что принято называть существами. Они не обращали внимание на сидящих и явно пренебрегали оружием.
Вдруг слева раздался отчаянный рев:
— Я круче всех молюсь, лохи позорные!
— Ах ты сука, — деловито пробормотали где-то рядом, и трое телогреечников сорвались с места. Пространство заполнило месиво криков и мата. Русинский заключил, что подобные эксцессы здесь не редкость, потому что несколько фигур остались сидеть, лишь покосившись на драку. Спину каждого из них украшала надпись, сделанная половой краской, и если верить обозначениям, Русинский оказался в пестрой компании: шлимазел, сектант, еретик, масон, выкрест, иуда и наймит мирового сионизма. Последняя надпись была выполнена вдоль спины: наверное, не хватило места.
Впрочем, обозреть всю картину Русинский не успел. Вдруг ему стало ясно, что сейчас начнутся проблемы. Рефлекс швырнул его наземь, и уже падая он увидел огромную толпу, с улюлюканьем и фальцетными проклятиями бегущую навстречу. Русинский сжался в комок. Орущая масса задела его самым краем, но от бешеного топота пробежавших по нему ног как-то нехорошо сделалось на сердце. Когда он приподнялся, выплевывая песок, рев бегущих достиг высшего предела. Две толпы сшиблись, смешались, и тут Русинский понял, что медлить нельзя.
Он рывком вскочил на ноги. Быстрыми перекатами пересек поле и фигуры, дубасившие, резавшие, стрелявшие с детской увлеченностью. Русинский очень пожалел, что с собой не было пистолета, и уже взойдя на лестницу он поймал себя на судорожных сжатиях пальцев у левой подмышки. Вскоре шум остался далеко внизу.
* * *
Во все стороны расширялось изумрудно-золотистое поле. Не было видно ни земли, ни неба. В глаза струился нестерпимый свет. Повсюду был центр; поле нигде не кончалось. Не было горизонта, чтобы очертить его границы. Солнце словно растворилось в лучах, но то, что он видел, было Солнцем. Морская свежесть захватила Русинского. По-прежнему щурясь на свет, он отклонил ладонь от глаз и обнаружил, что блеск не тревожит, а напротив, приводит его чувства в порядок.
Из воздуха неспешно выступила человеческая фигура. Перед Русинским возник сияющий ангел в золотисто-изумрудном, под цвет небес, камуфляже. Мощный корпус его препоясала портупея. На левом боку сверкал меч, на правом поблескивала походная офицерская планшетка. Рядом появились двое
