Я как зверь зарычал на купца в тюрбане и тут же получилсильный удар в ухо, сбивший меня с ног. Я так и остался лежать на полу, глядяна него и стараясь вложить в этот взгляд как можно больше презрения, и невстал, даже когда он пнул меня ногой. Говорить я тоже отказался.
Перекинув через плечо, он понес меня прочь – череззаполненный людьми и заваленный кучами грязи двор, мимо удивительных, ноотвратительно пахнущих верблюдов и ослов, – в гавань, где стояли вожидании корабли. Поднявшись по сходням на один из них, он затащил меня в трюм.
Здесь тоже было грязно, воняло гашишем, шебуршилиськорабельные крысы. Меня бросили на тюфяк из грубой ткани. Я снова осмотрелся впоисках выхода, но увидел только лестницу, по которой мы спустились, и услышалдоносившийся сверху гул множества мужских голосов.
Когда корабль отплыл, было еще темно. Через час мне сталотак плохо, что хотелось только одного: умереть. Я свернулся на полу, с головойспрятавшись под мягкой, липшей к телу тканью старой туники, и старался повозможности не двигаться. Я спал очень долго.
Когда я проснулся, рядом стоял старик. Он был одет не кактурок и потому показался мне не таким страшным, к тому же глаза его светилисьдобротой и сочувствием. Склонившись надо мной, он заговорил на мелодичном иприятном, но совершенно незнакомом языке – я не понимал ни слова.
Чей-то голос сказал ему по-гречески, что я немой, ничего несоображаю и рычу как зверь.
Впору было еще раз посмеяться, но мне было слишком плохо.
Тот же самый грек сообщил старику, что я не избит и не ранени что за меня назначили высокую цену.
Старик сделал пренебрежительный жест, покачал головой ивновь заговорил на своем певучем языке, а потом ласково обхватил меня руками имягко заставил встать.
Через дверь он провел меня в маленькое помещение, обитоекрасным шелком.
Там я и провел остаток путешествия, за исключением однойночи.
В ту ночь – не знаю, какую именно по счету, – япроснулся и обнаружил, что старик спит рядом со мной. Должен заметить, он ипальцем меня не трогал, за исключением тех случаев, когда хотел приласкать илиуспокоить. Я вышел, поднялся по лестнице и долго смотрел на звезды.
Мы стояли на якоре в порту, а на крутых уступах скал,окружавших гавань, где под декоративными арками сводчатой галереи горелифакелы, раскинулся город – мрачные сине-черные здания с куполообразными крышамии колокольни.
Вид этого обжитого берега казался весьма привлекательным, номне и в голову не приходило, что можно спрыгнуть с корабля и обрести свободу.Под арками прогуливались люди, а под той, что была ближайшей ко мне, я увиделстранно одетого человека в сияющем шлеме, с болтающимся на бедре большимшироким мечом. Он стоял на страже, прислонившись к украшенной замысловатойрезьбой разветвляющейся, словно дерево, колонне, которая поддерживала сводгалереи. Создавалось впечатление, что передо мной остатки какого-то дворца,безжалостно прорезанного каналом для прохода кораблей.
Вся картина в целом произвела на меня большое впечатление инавсегда врезалась в память, но больше я на берег почти не смотрел. Взгляд мойустремился к небесам и его загадочным обитателям – мифическим созданиям, навекивоплощенным во всемогущих и непостижимых звездах. На фоне чернильной чернотыночи они сияли, как драгоценные камни, – столь ярко, что мне вдругвспомнились старые стихи и даже звуки гимнов, исполняемых исключительномужчинами.
Если не ошибаюсь, прошло несколько часов, прежде чем меняпоймали, жестоко избили кожаной плетью и утащили обратно в трюм. Я знал, что,как только меня увидит старик, наказание немедленно прекратится. Так ислучилось. Он буквально затрясся от бешенства, а потом прижал меня к себе, и мыснова легли в постель. Он был слишком стар, чтобы что-то от меня требовать.
Я не испытывал к нему любви. Ничего не смыслящему немомубыло очевидно, что этот человек относится к нему как к ценному товару, которыйнеобходимо сохранить ради выгодной продажи. Но я нуждался в нем и в егоутешениях. Я спал сколько мог. Малейшая качка вызывала тошноту, а иногда менямутило просто от жары. Я еще не знал настоящей жары. Старик кормил меня такхорошо, что иногда мне казалось, будто он откармливает меня, как теленка, чтобыпродать на мясо.
Когда мы добрались до Венеции, день клонился к вечеру. Мнедаже краешком глаза не удалось увидеть красоты Италии, ибо все время я провелвзаперти, в мрачной дыре, вместе со своим старым стражем. Когда же наконец меняповели в город, я убедился, что никоим образом не ошибался в своих подозренияхнасчет старика.
В какой-то темной комнате он вступил в яростный спор сдругим человеком. Ничто не заставило бы меня заговорить. Ничто не заставиломеня показать, что я сознаю, что со мной происходит. Однако я все отличнопонимал. Деньги перешли из рук в руки. Старик ушел, даже не оглянувшись.
Меня пытались обучать. Вокруг звучала певучая, ласкающаяречь. Мальчики приходили, садились рядом и старались улестить меня ласковымипоцелуями и объятиями. Они щипали и поглаживали мои соски, старались добратьсядо интимных мест, на которые, как меня учили, нельзя было и смотреть, дабы невпасть в страшный грех.
Я пытался молиться, но обнаружил, что не помню слов. Дажеобразы утратили четкость. Свет, указывающий мне путь на протяжении всей жизни,угас. Стоило мне отвлечься и задуматься, кто-нибудь бил меня или дергал заволосы.
Всякий раз после побоев они приносили притирания и заботливообрабатывали поврежденную кожу. Однажды, когда какой-то мужчина ударил меня полицу, другой прикрикнул на него и схватил за руку, прежде чем тот успел нанестивторой удар.
Я наотрез отказывался от еды и воды, и никто не могзаставить меня изменить решение. Это не было сознательным объявлением голодовки– просто я не желал делать то, что поддерживало бы во мне жизнь. Я знал, чтоиду домой. Домой! Я умру и попаду домой! Но переход будет ужасным и болезненным.Если бы меня оставили одного, я бы плакал. Но меня не оставляли ни на минуту.Значит, придется умирать на людях. Я целую вечность не видел дневного света.Даже сияние ламп резало глаза – так глубоко я погрузился в нерушимую тьму. Норядом всегда были люди.
Периодически свет становился ярче. Они садились вокруг – явидел их смуглые личики, а шустрые, похожие на звериные лапки ручонки убирали смоего лица волосы или трясли за плечо. Я отворачивался к стене.
Моим собеседником и компаньоном был звук. Я думал, чтотолько он и останется со мной до конца жизни: плеск воды, доносившийся с улицы.Я различал, когда мимо проплывала лодка, слышал, как скрипят деревянные опоры,а когда прижимался головой к каменной кладке стен, то ощущал, как раскачиваетсяздание, словно оно стояло не на берегу, а непосредственно в воде. Впрочем, таки было на самом деле.
