привык я к такому изысканному обращению, - Лисица наклонился к нему и помог встать на ноги. – Давай уж в следующий раз без валяний на земле. Наверное, ваш народ потому так часто и умывается, потому что на каждой дороге падать на колени – грязи соберешь столько, что будешь похож на мавра.
Диджле не понимал, что говорит названный брат, но внимательно слушал его слова, полагая, что тот наверняка рассказывает ему что-то важное, без чего не выжить в чужом мире. Он принял свой ятаган назад из его рук и почтительно поинтересовался:
- Как мне отблагодарить тебя? Они оскорбили меня и мой род, желали казнить, пусть я и не причинил им никакого зла и даже не помышлял об этом. Твое благородство восхищает меня, и я сочту за честь, если смогу назвать тебя братом. Но я хотел бы узнать твое имя, чтобы знать, кого славить перед Аллахом.
Названный брат сморщил лоб, прислушиваясь к его речам, и Диджле ударил себя кулаком в грудь.
- Диджле! - воскликнул он, а затем вопросительно указал на брата.
- А! – Лисица наконец сообразил, чего от него хочет Осман, которого на самом деле звали совершенно неудобоваримо для человеческой речи. – Лисица.
Он похлопал себя по груди и повторил свое имя. Диджле торжественно кивнул.
- Клянусь называть тебя своим другом и господином с этого мига и навсегда, Лисица, - произнес он, чеканя слова. – Я обязан тебе жизнью и спасением и готов отплатить той же монетой, если ты пожелаешь.
- Вот и познакомились, - подытожил Лисица. – Пойдем уже, а то пить хочется мочи нет.
Настоящего своего имени он не назвал из обычной предосторожности: что этому осману? Хоть горшком назовись, и то ему все будет ладно. Диджле шел впереди, ничуть не опасаясь предательского удара в спину, и Лисица даже в чем-то ему позавидовал: на его месте он был бы настороже и уж точно не пустил бы идти по своим следам подозрительных знакомых. Такое доверие и льстило, и утомляло – казалось, что теперь он в ответе за османа. Лисица озабоченно потер подбородок, на котором отрастала щетина, и чуть не поскользнулся на мокрой жерди, которую кто-то перекинул через мелкий ручей, пересекавший дорогу; от времени жердь вросла в грязь. Диджле резко обернулся к нему и протянул руку, чтобы помочь перебраться на другую сторону, и сделал это так открыто и дружелюбно, что ничего не оставалось, как эту руку принять.
Влах не наврал. Как только они поднялись из низины, где тек ручей, глазам вновь открылась речушка, уже вышедшая из плена скал, а на ее берегах раскинулся городок, больше похожий на большое село. Ровно такой же, с заплатками темно-рыжих и светло-серых крыш, лежал по правую руку, и еще два, уже вдоль другой реки, тоже спускавшейся с горного перевала, - слева. Ни один из них не был похож на Фугрешмаркт, нигде не было ни замка, ни широкой реки Олт, ничего, кроме церковных крестов впереди и наезженной дороги прямо под ними.
- Однако, - озадаченно пробормотал Лисица, и Диджле повернулся к нему. Он полной грудью вдыхал свежий воздух: поля и человеческое жилье после недель, проведенных в лесу, казались чудом. – Похоже, я дал хорошего крюка, а для этих влахов любая деревня больше десяти дворов уже город. Чертов венгр. Как ты полагаешь, друг, не разбегутся ли от твоего вида с криком, если мы зайдем в деревню подкрепиться? Хорошо бы там еще говорили на человеческом языке. Но если не накормят, то можно хоть умыться и напиться у колодца.
Он указал на ближайшее село, и Диджле согласно кивнул. Он был готов идти куда угодно вместе с названным братом, хоть в деревню, хоть на край света.
Над дорогой поднимался жар, и кузнечики стрекотали в траве, перебивая друг друга. От запаха полевых цветов кружилась голова, солнце жарило в спину, и Лисица пожалел о лесной прохладе, оставшейся позади. Тропа под их ногами вильнула, раздвоилась и неожиданно стала шире; здесь уже виднелись старые следы от тележных колес. После перекрестка, на котором стоял камень с полузасохшим венком из ромашек сверху, идти стало легче. Первым они встретили крестьянина, погонявшего осла. Лисица окликнул его, но человек, как только их увидел, без слов повалился на колени. Осел меланхолично принялся жевать траву, отгоняя хвостом мух, и долго провожал их взглядом, когда Лисица отчаялся успокоить перепуганного влаха, и они с османом пошли дальше.
В селе было тихо и прохладно – речушек и ручейков здесь было много, и приземистые домики терялись в зелени за изгородями из кривых жердей. Церковь стояла на возвышении, и Лисица повел Диджле туда; на священника и его знание немецкого оставалась вся надежда. Осман немного оробел: ступал осторожно, часто оглядывался – будто ждал, что сейчас к ним выбегут с кольями, но никого не было видно; лишь один раз в окне близлежащего дома показалась чья-то черноволосая голова, открыла рот и сейчас же скрылась.
На пороге каменной, когда-то белой, а теперь закопченной церкви стоял носатый священник в черных одеяниях. Он исподлобья глядел на Лисицу, скрестив руки на груди, и седая борода с венчиком темных волос под нижней губой закрывала ему шею.
- День добрый, - окликнул его Лисица и остановился. Диджле послушно остановился чуть позади и заложил большие пальцы за кушак. – Говоришь ли ты по-немецки?
Лицо у священника не изменилось, и вместо ответа он задал какой-то вопрос по-влашски, указывая на османа.
- Не понимаю, - развел руками Лисица. Он был здорово раздосадован – видно, здесь совсем были глухие места, если по-немецки мог говорить один из десяти и то, если повезет. Без особой надежды он спросил: - Фэгэраш?
На этот раз священник его понял. Он указал на север, а потом показал один палец. Лисица с тоской
