взглянул на него. Час ли, день ли или, может быть, еще неделю идти до Фугрешмаркта? Радовало одно – название города священник знал. За церковью на другом берегу реки белели развалины монастыря, и среди тонких деревьев видно было, как кто-то копается на монастырском огороде. На реке скрипела водяная мельница, и хоть эти привычные звуки немного радовали Лисицу.
- Пошли, - коротко обронил он Диджле, кивая на север, и поднял руку в знак прощания. Священник не сдвинулся с места, по-прежнему буравя их взглядом. Кажется, он тоже их боялся, как и все влахи.
Диджле еще раз оглянулся назад, на село. В краю его матери все ему было непривычным: запахи, люди, повисшая над домами тишина. То ли дело в родном селении! Повернешься на север – и там бойко поет песню гончар, пока вертится гончарный круг, повернешься на юг – и ветер доносит до тебя запах ароматных масел и роз, которые цветут в сырой низине. Запахи домашних коржиков, тихие разговоры женщин на своей половине, ржание лошадей – в грудь словно положили камень, и Диджле вдруг захотелось вернуться домой, хоть на мгновение.
Деревья враждебно шумели над головой, пока они спускались с холма. Лисица был мрачен и неразговорчив. Он злился на себя, что так легко поддался на уговоры найти задолжавшего ему за работу венгра, что отправился в путь пешим, чтобы сберечь оставшиеся деньги, что не знал влашского и очень плохо знал унгарский. По карте, которую ему показывали в кабаке, путь казался простым и понятным – черт знает где он успел сбиться с пути!
С этой стороны села стоял полустертый деревянный указатель, и на нем по-немецки было вырезано название: «Беривой». Вторая планка была оторвана, и, наверняка, именно она указывала направление к городу.
- Вся радость, что дорога тут одна, - Лисице захотелось пнуть указатель. – Может, в следующей деревне повезет больше.
Диджле с сочувствием взглянул на него. Он понимал, что названный брат расстроен, и опасался, что в этом есть его собственная вина.
- Не след злиться, - проникновенно сказал он и приложил руку к сердцу. – Муж умный принимает мир, как есть, и меняет его. Муж глупый пытается изменить, но меняется сам. Не помню только, где я это слышал…
- Нужен толмач, - твердо заявил Лисица, когда Диджле умолк. – Красиво говоришь, а вот о чем – неясно… И о колодце я забыл.
Последнее оказалось легко поправимым – в нескольких шагах от дороги из земли бил родничок, и Диджле с радостным клекотом опустился рядом с ним на колени, чтобы омыть ладони и зачерпнуть холодной и сладкой воды. Застудило щеки и язык, но после одуряющей жары прохлада была столь желанна, что он никак не мог остановиться – и черпал вновь и вновь.
- Опять вода, - Лисица неодобрительно покачал головой, но пил долго, с наслаждением, и вода текла по подбородку, на котором уже начала проступать щетина.
Маленький привал придал сил и поднял дух, и даже множество дорог и тропинок, которые пересекались в самых немыслимых направлениях, не портило настроения. Лисица упорно никуда не сворачивал, даже когда их путь резко вильнул на восток. То справа, то слева они видели пару раз деревенские крыши, и к закату Диджле уже посматривал на своего спутника с мольбой, но тот упрямо шел вперед. Встреченные на дороге влахи прятались, или замирали, подобно соляным столпам, или кланялись, как китайские болванчики, но ни один из них не мог и слова связать по-немецки, а при вопросе, где находится город, все, как один, неопределенно махали куда-то вдаль. Лисица поймал себя на мысли, что соскучился по тому венгру из патруля, который отправил его в глушь. Он хотя бы умел говорить, как человек.
Город начался неожиданно, когда солнце почти село: за деревьями внезапно показались каменные дома в два-три этажа, редко выше. Они плотно стояли друг к другу, точно солдаты в строю, и в редкий просвет можно было увидеть зелень садов. У моста через речушку, протекавшую сквозь город, скучал темноволосый юнец. Шляпа его была нахально сдвинута на макушку, и он то и дело поглядывал на карманные часы, хотя в сумерках от них уже было мало толку.
- Эй, - без особой надежды окликнул его Лисица, - скажи-ка, это Фугрештсмаркт?
Он с трудом повторил тот же вопрос на унгарском, еле подбирая слова, и юнец фыркнул.
- Мы не пасли вместе свиней, любезный, - ответил тот на хорошем немецком и подбоченился. – Если у вас нет хороших манер, это не значит, что и другие их лишены. Прошу обращаться ко мне на «Вы».
- И ночью, и в сумерках бедняк и богач на одно лицо – прорех на одежде не видно, - не остался в долгу Лисица. – А усталость стирает манеры. Но если Вам так угодно, то не подскажете ли Вы, - он всякий раз делал короткую паузу перед словом «вы», - правильно ли мы с моим другом держим путь в Фугрештсмаркт?
- Пожалуй, - юнец, кажется, забавлялся отвечать. – Пожалуй, вы до него дошли. Он начинается за этим мостом.
- Благодарю, любезный господин, - Лисица шутовски поклонился. – А если Вы подскажете еще, где тут можно найти кабак, то я Вам буду премного благодарен.
- Кабак, - юнец презрительно оттопырил губу. Он вовсе не был таким уж богачом, каким пытался казаться, несмотря на выбеленное пудрой лицо, и кружевной шейный платок, и манжеты; взгляд у него был настороженным, будто он ежеминутно ждал опасности, и глубинное чувство опасности, что этот человек прекрасно знает, почем фунт лиха, и ведет отнюдь не размеренную и благообразную жизнь. Юнец еще раз взглянул на часы и с громким щелчком закрыл медную крышку, покосившись на Диджле, который пытался рассмотреть, что за странная круглая коробочка в руках у
