жандармы, — возмущался юноша. — Топтали людей, били плетками. А когда рабочие стали обороняться, ответили залпом из винтовок. Товарищи! На Путиловском двое рабочих убито, пятьдесят ранено. Когда закончится это варварство? Когда рабочий будет иметь свободу слова? Когда в него перестанут стрелять? Когда? Мы не можем больше терпеть!
— Поддержим путиловцев!
— Даешь восьмичасовой день!
Сходка переросла в митинг. На шум прибежали мастера, инженеры, а вслед за ними и несколько человек из заводской охранки. Но митинг продолжался. Рабочие тесным кольцом окружили оратора и никого к нему не подпускали. Здесь же было решено поддержать путиловцев общей забастовкой. Затем рабочие и матросы оттеснили всех подозрительных и дали возможность юноше скрыться.
— Кто этот парень, что так ладно говорил? — спросил Питляк у Иваненко.
— Представитель ПК большевиков, — ответил тот.
Позднее, когда возвращались с работы в казармы, от Андрианова мы узнали, что ПК — это не что иное, как Петербургский комитет.
* * *
Приближалась славная дата — 200-летие Гангутского сражения. К этому празднику власти всячески стремились ввести линкор в строй. Было объявлено: все строители будут награждены юбилейной медалью, а после торжеств «Гангут» совершит дружественный визит в Америку.
Царское правительство, как видно, хотело похвалиться первоклассным линкором, построенным русскими рабочими и инженерами под руководством выдающегося ученого Алексея Николаевича Крылова (в советское время он станет академиком). Корабль, безусловно, мог продемонстрировать морскую силу России.
Под шумок о юбилее администрация завода удлинила рабочий день с 10 до 12 часов. Но в ответ на это вспыхнула забастовка. Вместе с рабочими мы, гальванеры, целые дни просиживали в харчевне на Псковской улице, обсуждая создавшееся положение. С нами находился и унтер-офицер Андрианов. Он поражал нас удивительным спокойствием, когда по вечерам докладывал начальству, будто мы возвращались с работы. Но у начальства, очевидно, возникли какие-то подозрения.
Как-то после обеда зашел к нам лейтенант, объявивший, что его назначили нашим командиром и он тоже будет служить на линкоре «Гангут». Лейтенант приказал построить команду. Его фамилия была Подобед.
Кроме гальванеров в строй встали еще тридцать — сорок человек. Лейтенант приказал Андрианову всех переписать. Мы рассматривали своего нового начальника. Он был среднего роста, худощавый, с тонким профилем, живыми серыми глазами. Прохаживаясь вдоль шеренги, лейтенант время от времени касался кончиками пальцев черных усиков и говорил:
— Нам стало известно, что гальванерная команда плохо зарекомендовала себя на корабле. Этого больше не будет. Мы положим конец всякому самоуправству.
Андрианов подал ему список и занял место на правом фланге шеренги. Лейтенант подержал список перед глазами, будто раздумывая о чем-то, а потом приказал разобрать винтовки и патроны. Матросы нехотя разошлись. Некоторые взяли винтовки, а другие еще толпились у пирамид. Слышались приглушенные реплики: «Если на усмирение — не пойдем!», «Что это они задумали?», «Не будем брать оружие». Настроение матросов почувствовал лейтенант. Он снова построил матросов, подал команду «Вольно!», а сам ушел, наверное, чтобы доложить о «некоторой заминке среди нижних чинов».
Через несколько минут Подобед появился снова и голосом, в котором слышались нотки волнения, скомандовал:
— Разойдись! Поставить винтовки, снять подсумки!
До вечера мы просидели в казарме, а на второй день пошли на Галерный остров.
На Галерном изменений не произошло: рабочие слонялись по двору, но за работу не принимались. Нам приказали очистить помещения корабля от разного мусора, опилок. Лейтенант Подобед, побыв с нами часа три, оставил старшим Андрианова и ушел. Матросы этого только и ждали. Нам стало известно, что вчера началась забастовка на заводах Лангезиннена, Эриксона, Сименса-Шуккера, Айваза и многих других, что к бастующим присоединились трамвайщики, а на баррикадах произошли кровавые столкновения с полицией.
Через несколько дней работы на корабле возобновились. Под нажимом Морского ведомства администрация завода пошла на некоторые уступки. Однако рабочие затягивала монтаж оборудования.
В тесный контакт с нами вошел слесарь Михаил Коробицын, ежедневно приносивший на корабль газеты. Полный энергии, всегда жизнерадостный, он нравился мне. Окающее произношение заинтересовало меня. Я спросил, откуда он. Оказалось, земляк, из Тотьмы. Коробицын познакомил меня со слесарем Владимиром Ваверовым, белорусом, монтировавшим орудийную башню. Он был прикомандирован с Путиловского завода, тоже участник революционного движения.
М. И. Коробицын
Началось поспешное комплектование команды корабля. На «Гангут» прибыли командир корабля капитан 1 ранга Григоров, старший офицер капитан 2 ранга Тыртов, часть офицеров и кондукторов. Прибыл также и наш начальник — гальванерный кондуктор[4] Непоключинский. Под командой офицеров и кондукторов на корабле быстро наводился порядок. Борта, орудийные башни, надстройки блестели свежей краской. Камбуз, рундуки для личных вещей команды, умывальники, самовары, иконостас — все сверкало. В коридорах и жилых помещениях палубы настилали линолеум, внутренние переборки красили в светлый мраморно-ореховый цвет.
Теперь каждое утро из Крюковских казарм выходило на Галерный остров больше шестисот нижних чинов. Шли под командой офицеров с песнями, и только возле Адмиралтейского завода колонны рассыпались — матросы смешивались с рабочими.
В начале июля двенадцать портовых буксиров подошли к морскому гиганту, несколько часов матросы возились со стальными тросами. Буксиры с трудом вытащили линкор из канала, развернули носом против течения. Одновременно с правого и левого борта со страшным грохотом полетели в Неву четырехсотпудовые якоря. Тяжелые звенья якорной цепи натянулись, и «Гангут» остановился.
Матросы принялись наводить понтонный мост между кораблем и островом. А на другой день нас построили во дворе Крюковских казарм с личными вещами, которые погрузили на подводы. Колонна двинулась на корабль.
Потекла корабельная жизнь с боем склянок, вахтой, авралами. Единственное, чем отличалась наша жизнь от жизни экипажей других кораблей Балтийского флота, — это тесная связь с берегом. Понтонный мост оказался надежным: к нам проносили свежие газеты, пробирались агитаторы, рассказывавшие о революционных событиях в Петербурге.
Тем временем прибывали небольшие команды матросов с других кораблей. Они вливались в нашу большую морскую семью. На их бескозырках появлялись ленточки с надписью «Гангут». Сновали по кораблю рабочие, заканчивая последние приготовления к пробе машин.
Теплым утром Мазуров, Питляк и я под командой Андрианова перематывали в бухту трос. К нам подошел электрик Иваненко.
— На! Прочитай! — подал он мне газету.
Мы отошли в сторону и, усевшись на большую ржавую шестерню возле лебедки, развернули газету. Это была «Речь». Несколько минут мы рассматривали ее, не зная, на чем остановиться. Мазуров выхватил у меня из рук газету и сказал:
— Война, братцы, война… Манифест объявлен.
А через три дня эта страшная весть прокатилась по линкорам, которые достраивались на верфях Петербурга: Германия объявила войну России. Одни восприняли это как нечто неизбежное, другие высказывали недовольство, но находились и такие,
