вздохнул и перестал говорить загадками:
– Я о капитане, идиот! И о его сторонниках.
– А-а… Так мы встретимся на острове?
– Тихо! Помолчи.
И они разошлись, будто и не разговаривали вовсе.
Чарльз Себастьян заинтересованно вытянул мордочку. Разговор был полон загадок, но кое-что ему запало в голову и казалось очень важным. О ком же они говорили? Раньше он видел, что все просто и логично: бунтовщики остались на судне, сторонники капитана уплыли на шлюпке. А теперь получается, что на борту есть люди, верные капитану. А в шлюпке вместе с Клариссой люди, взявшие сторону бунтовщиков. И как только бунтовщики избавятся от верных капитану людей, они воссоединятся с такими же бунтовщиками, которые приплывут на шлюпке на какой-то остров. Так что если Кларисса сумеет выжить и будет внимательна, тогда… Тогда есть шанс, что они оба прибудут в одну точку.
Схема казалась слишком сложной. Шансов, что она сработает, было не так уж и много. Но вероятность вновь увидеть Клариссу возросла: теперь она равнялась не нулю, а была чуть-чуть выше, как считал Чарльз Себастьян. А значит, сдаваться нельзя! Кое-как заставив себя шевелить затекшими от долгой неподвижности лапками, Чарльз Себастьян возвращался к жизни. И первым делом он двинулся на верхнюю палубу.
Солнечные лучи коснулись спины Чарльза Себастьяна, согревая, оживляя. Он никогда не проводил много времени на солнце, предпочитая темноту, так как она не казалась ему враждебной. Но сейчас жара окутала его как теплое одеяло. Он шел туда, где на него напала Патронесса. Где-то в глубине души он надеялся, что вот сейчас кошка выпрыгнет и прекратит его несчастное существование. Но затем в голове смутно всплыла гибель Оливии. Такая смерть не будет быстрой и легкой. Может, вернуться под трап? А если он неправильно понял разговор двух матросов?
Лавируя между тяжелыми сапогами, Чарльз Себастьян мчался на кватердек. Состарившаяся, заветренная древесина бизань-мачты манила его как добрый надежный друг, и Чарльз Себастьян не стал сопротивляться зову. Он взобрался достаточно высоко, чтобы заглянуть за ограждение борта. В такой дали любой предмет походил бы на невнятное пятно, но даже пятна там не было – одни волны. Чарльз Себастьян обежал мачту по окружности, внимательно всматриваясь в горизонт со всех сторон. Но ничего не увидел.
Тоска, сидевшая глубоко внутри, захлестнула его, стала рваться наружу удушливым кашлем. Неужели его надежды напрасны? Он так и сидел на мачте, переводя дух, смотрел на море, и вдруг ему вспомнилась мама. И последние слова, которые она успела произнести до того, как ее смыло волной. Он хранил эти слова у самого сердца, даже Клариссе не говорил, потому что произнести их вслух казалось невыносимо тяжело. «Держитесь друг друга, мои фасолинки. Не упускайте друг друга из виду, не упускайте друг друга из мыслей. Даже когда меня не станет. – Мама ненадолго замолчала. Они как раз вышли на палубу. – Я хочу рассказать тебе историю о своем отце…» И тут хлынула волна.
Глаза Чарльза Себастьяна наполнились слезами – наверное, ветер или яркое солнце. А может, воспоминания. Сейчас они с Клариссой не могут видеть друг друга. Но мама сказала, что можно держать другого в мыслях. Так и надо делать. Он прислонился лбом к мачте, ощутил, какую она излучает мощь и непоколебимость. Да, так и надо делать.
Вскоре Чарльз Себастьян спустился на палубу: ему очень хотелось есть и пить. Кладовка превратилась в призрачное воспоминание, как будто без Клариссы и вовсе перестала существовать. Настало время искать новый дом.
Пробегая мимо клетки, Чарльз Себастьян заметил, что девчонка все еще сидит внутри: руки связаны, ноги закованы в цепи. Даже позу она почти не изменила, хотя прошло уже несколько дней с их первой встречи. Звякающие из-за качки цепи напомнили Чарльзу Себастьяну о камбузе, где звенела кухонная утварь – эти звуки его очень успокаивали, хотя мальчишка, помощник кока, внушал ужас. Рядом с девчонкой стояла миска с какой-то похлебкой, запах которой абсолютно не вызывал аппетита, а вот галета и чашка заинтересовали Чарльза Себастьяна.
Подавив накатившую от голода тошноту, он с новым приливом энергии бросился в клетку, пробежал за спиной у пленницы и выскочил перед ней, посмотрел. Глаза девочки были закрыты.
Чарльз Себастьян попробовал представить, как бы поступила Кларисса. Она ведь была самой благоразумной мышью на свете, всегда изобретала что-то новое, например придумала носить ему воду в сломанной ложке, потому что он боялся выходить из кладовки. Он рассматривал цепи. Кларисса бы уже давно отметила, что они крепкие и короткие, а значит, не пустят девчонку далеко. А руки связаны веревкой… Чарльз Себастьян закрыл глаза и попробовал мыслить так, как сестра. Если галета начнет исчезать из зоны досягаемости девчонки, то она не сможет ничего сделать, кроме как закричать на виновную в этом мышь. Крик – это неприятно, но не смертельно.
Чарльз Себастьян просчитал в голове расстояние, которое надо преодолеть, чтобы пленница его не достала, и то, сколько ему понадобится времени. На трясущихся лапках мышонок двинулся к цели. Из приоткрытого рта капала слюна. Медленно-премедленно он подобрался к галете, вонзил коготок в неровный край и потянул добычу к себе. Галета упала с края тарелки, глухо ударилась о палубу. Чарльз Себастьян замер. Но пленница даже не открыла глаза.
Снова вонзив коготок в галету – теперь уже понадежнее, он попятился, увлекая ее за собой. Остановился на мгновение и отгрыз кусочек – а вдруг план сорвется? И потащил галету дальше на подветренную сторону клетки, там забился в уголок, прислонился спиной к стене, отдышался и бросился к жестяной кружке. Понюхав содержимое, он понял, что там не вода. Запах был кислый – так же разило вечерами от потных матросов. Чарльз Себастьян присел на задние лапки и подался вперед, коснулся лапкой края чашки и… она перевернулась – от этого звука девчонка проснулась. Он быстро сделал несколько глотков, пока вся жидкость не впиталась в палубные доски, и отскочил в свой угол.
– Эй! – Девчонка выпрямила спину и попыталась увидеть, куда спрятался мышонок. – Что это ты себе позволяешь? – Она быстро подняла кружку в надежде, что на дне осталось хоть немного жидкости. – А где моя галета?
На вкус жидкость напоминала грязь. У мышонка все поплыло перед глазами. С ним что-то происходило. Он сел, скосил глаза на галету, зажатую в передних лапках, и вцепился в нее зубами. Больше не существовало пленницы, не существовало печалей – остался только дикий аппетит, завладевший Чарльзом Себастьяном.
Девчонка растерянно смотрела,
