всю жизнь осталась? После войны кругом одни вдовы да старые девы. Парней на войне поубивало. За кого замуж-то идти? Я летом пединститут заканчиваю. По распределению меня могут в тьмутаракань загнать…» И ну в слезы. Прямо вся ими умылась.
Бабушка оторопела и сдалась. Достала с образов икону Владимирской Божьей Матери, которая перешла к ней по наследству от ее бабушки. Ей благословляли молодых на благочестивую семейную жизнь и благочестивое деторождение. Собрала скромную свадьбу. И, смахивая слезы и мучаясь от тревожных предчувствий, снарядила дочь в Белоруссию.
Прожили там родители три года. Обзавелись скромной комнаткой. Принесли меня из роддома. А когда мама пошла работать, взяли мне няню, простую деревенскую девушку. Только жизнь молодой семьи начала налаживаться, как отца вдруг комиссовали из-за тяжелой контузии и отправили на все четыре стороны на гражданку. Сказать, что он сильно обиделся на государство за то, что его использовали для защиты Родины, а потом выкинули, — значит не сказать ничего. От такого удара судьбы он потом не оправился всю жизнь. И проклинал судьбу.
— В армию меня призвали с первых дней войны со второго курса техникума, — посвящал меня отец в подробности своей жизни. — Война забрала молодость и самые лучшие годы жизни. А тяжелейшая контузия отняла здоровье. Но вместо того чтобы подлечить, меня выбросили на улицу.
Спустя десятилетия после войны бывших фронтовиков Второй мировой стали осыпать наградами и почестями. Давать квартиры и солидные пенсии. Хоронить за счет государства на аллее ветеранов и ставить бесплатные памятники. А в далеком 1955 году вчерашнему молодому офицеру-фронтовику выпала одна дорога — ехать с маленьким ребенком к суровой теще. Отец был родом из многодетной семьи. Предпоследний из девяти детей. К братьям и сестрам не поедешь — у них свои семьи. Они сами после войны едва стояли на ногах. Пришлось просить у тещи разрешения построить дом на ее участке. И начать жизнь с чистого листа.
Сейчас я понимаю, что отец, скорее всего, страдал тем самым типичным военным синдромом, который искалечил жизнь миллионам советских фронтовиков. Отцовский характер и его постоянные перепады настроения невозможно описать! Нервный, взрывной, желчный, истеричный, вечно всем недовольный, он не давал покоя ни себе, ни окружающим. Скандалы и конфликты устраивал на ровном месте, по пустяковому поводу. Постоянно балансировал от эйфории и безудержного веселья до приступов необъяснимой ярости. Если отец не был на работе, то в доме постоянно стоял его крик. Мы с братом всегда делали не то и не так. Помню, как его до белого каления доводили вещи, которые мы не успевали убрать.
— Опять разбросали свое обмундирование! — гремел отец на весь дом.
Он никому не давал жить спокойно. Всех изводил мелкими придирками и постоянными замечаниями. И беспрерывно болел. Кажется, война не только лишила его возможности владеть собой, но и иммунитета. Он постоянно нырял из гриппа в кишечную инфекцию, из обострения радикулита в проблемы с печенью… Война отняла у отца не только здоровье, но и веру в будущее. Мама предлагала ему окончить техникум экстерном и помочь с учебой. Для фронтовиков в те годы в вузах и техникумах были большие льготы. Но он не согласился. Дескать, поздно. Мне семью нужно кормить, а не на студенческой скамье сидеть.
Отец устроился простым рабочим на местный вагоноремонтный завод. Всю жизнь потом проклинал свою профессию токаря за трехсменку и нечеловеческие условия труда: вечные сквозняки и мазут. Но перейти в другое место почему-то не решался.
Я не могла понять, как один человек может быть таким разным! В отце жили две диаметрально противоположные личности. Первая превращала жизнь близких в кошмар. Вторая, наоборот, нежно заботилась о них. Отец умел и любил делать всю домашнюю, даже самую тяжелую, работу. Его поленница являлась примером аккуратности: полено к поленцу. Уголь был аккуратно наколот (дом долго отапливали печкой). Огород вскопан и аккуратно засажен. Когда мама не успевала сготовить обед, а отец был во вторую смену, он с удовольствием принимался варить щи и жарить картошку на керосинке. Готовил не торопясь, с любовью, часами. Нехитрые блюда получались невероятно вкусными, лучше, чем у мамы. Варить щи отец научил и меня. А еще мастерски штопать носки. Он отличался экономностью и бережливостью. Вещи носил годами и бережно ухаживал за ними, передав такую черту, как экономность, и мне.
Каждой зимой под окнами нашего маленького дома он сооружал в палисаднике небольшую ледяную горку. Делал ее со ступеньками, на ночь аккуратно поливал водой, а потом подметал от снега. В итоге горка получалась словно хрустальная! Вся ребятня с нашей улицы паслась на ней с утра до вечера. Бабушка называла нас беззагонной скотиной, когда мы часами в обледенелых штанах и пальто бесконечно скатывались с папиной горки на кусках фанеры или картонке, забывая о еде и сне.
Лет в пять отец поставил меня на лыжи. Купил на рынке два шаблона, приделал к ним самодельные кожаные крепления. Протоптал на поле что-то наподобие лыжни. И показал, как нужно ходить на лыжах. Это занятие мне сразу очень понравилось. Помню себя в короткой беличьей шубке, радостно пролагающую свою первую в жизни лыжню. Еще помню, как отец со слезами на глазах рассказывал, как они на фронте совершили лыжный марш-бросок. И снег окрашивался вокруг алыми брызгами крови, когда кого-то из солдат убивало…
Когда появилась «Книга Памяти» и родные фронтовиков начали с ее помощью узнавать о подвигах своих солдат, я наконец поняла, за что отец получил свой орден Красной Звезды. Однажды летом племянник прислал мне на мобильник фронтовой путь младшего лейтенанта Ивана Колесникова… 20 лет отроду. С бьющимся сердцем я начала изучать его и поняла, что о военном прошлом отца не знаю ничего! Как многие фронтовики, он не любил рассказывать о войне — начинали душить рыдания. А тут из ветхого пожелтевшего приказа о награждении вдруг с удивлением узнала, что двадцатилетний лейтенант без потерь провел пополнение из Воронежской области по территории Львовщины, не раз попадал в засаду, вел бои, но не потерял ни одного новобранца. За это и был удостоен высокой престижной награды…
Мама признавалась, еще в Белоруссии она поняла, что зря не послушалась бабушку, не захотевшую отдавать ее замуж за брата однокурсницы. Но сначала было стыдно признаваться перед родителями в своей ошибке. Потом родилась я. И мама приказала себе терпеть в надежде, что стерпится-слюбится. Ведь хороших сторон у мужа больше, убеждала она себя. Но на гражданке жизнь с отцом вообще вошла в штопор. Супруги перестали понимать друг друга
