не про свадьбы. У нас свои песни. Солдатские.
Славные это были старики — серьезные, вдумчивые. Песни свои они любили крепко, знали их прекрасно — и рекрутские, и солдатские походные, и солдатские бытовые. Многие из этих песен были давно широко известны в печати, но в Шелексе мы получили тексты особенно полные и хорошей сохранности.
Глубокой тяжелой бороздой пролегли рекрутчина и солдатчина по старому быту русской деревни. И народные песни, связанные с этими темами, полны душевной муки и сдержанных рыданий. Плакали и сами обреченные на солдатскую жизнь, заливались слезами их родители, жены, невесты, друзья и родные. Самым страшным моментом в жизни парня прежде было время набора. Иным везло — оказывался негоден. Счастливая судьба! С другими было иначе. Особенно страшно бывало родителям самим выбирать на жертву солдатчине одного из нескольких сыновей, одинаково милых и любимых.
Ох, из палатушки-то было белокаменной,
Белокаменной было государевой
Выезжал-то майор да полковничек,
Вывозил-то указ, да указ немилостлив,
Что немилостливой указ да нежалостливой:
Что из трех-то сынов да во солдаты брать,
Из четырех-то братов в казаки писать.
Ох, что у нужного было да у бедного,
У крестьянина было небогатого
Было три-то сына, да три хорошие,
Ой, хорошие были, распригожие,
Все на царску-то службу да были гожие.
«Нам болыпого-то сына да будет жаль отдать,
Нам-то среднего-то сына да не хочется.
Ох, верно младшему-то сыну ему бог судил».
Тогда младший сын да у них расплакался,
Отцу с матушкой да он разжалился:
«Ох, я-то не сын-то, верно, вам, да я вам пасынок!»
Отец с матушкой да тогда расплакались:
«Ох, уж вы, дети, да наши деточки,
Да вы сходите, дети, да в нову кузницу,
Уж вы скуйте-ко, дети, да все да по ножичку,
Все по ножичку да булатному,
Уж вы сделайте, дети, да все по жеребью,
Да вы снесите-ко их да на Неву-реку».
Тут сходили-то дети в нову кузницу,
Ох, все сковали они да все по ножичку,
По булатному да по укладному.
Они сделали все по жеребью.
Ох, снесли-то они на Неву-реку.
Как у старшего сына — да как ясён сокол,
Да как у среднего-то сына — да как бел* лебедь,
Эх, что у младшего-то сына — да ровно ключ ко дну…
Как меньшой-то сын у них да расплакался:
«Эх, видно бог-то судил да мне в солдатах быть,
Во солдатах мне быть да царю служить,
Царю-то белому, да Петру Первому»…
Рекрутчина отнимала у человека все радости жизни, и прежде всего — семью.
Ты, калинушка, размалинушка,
Ты не стой, не стой на горе крутой,
Не спускай листьё во синё морё.
На синём море корабель плывет,
Корабель плывет, чуть волна ревет.
Что на том корабле трп полка солдат,
Три полка солдат, молодых ребят.
Что на том корабле генерал-майор.
Генерал-майор с ними водится,
Молодой солдат домой просится:
«Генерал ты майор, отпусти меня домой,
Ко жене молодой, к отцу с матерью,
К отцу с матерью, к малым деточкам!»
«Ты, солдат молодой, не просись ты домой:
Отец с матерью у тя померли,
Молода жена сбаловалася,
Малы деточки сиротать пошли.
Нынче все твое у тя кончилось!»
Уделом солдата на десятилетия становились бесприютность, одиночество, неизвестность о своей судьбе.
…Уж мы где же, братцы, будем день дневать,
Будем день-то дневать, да ночь кор*тати?
Ох, будем день дневать да во чистом поле,
Во чистом поле да во сыром бору,
Ночь коротати да мы под сосенкой,
Мы под сосенкой да под жар*вою,
Мы под яблоныо да под кудрявою.
Нам постелюшка-то — мать сыра земля,
Нам сголовьице-то — зло кореньице,
Нам одеялышко-то — ветры буйные,
Умываньице-то частый мелкий дождь,
Утираньице-то — мурава-трава,
Разбуженьице-то — сабля вострая,
Сабля вострая да пуля быстрая…
И после битвы не свежая березка, а колючая мрачная «елинка» склонялась над раненым, не веселый соловей, а зловещая кукушка оплакивала его:
Край пути-дорожки, да край-то широкой было, край московской
Да край-то московской, славной петербургской,
Ой, да тут-то стояла-то зелена елинка,
Зелена елинка, и дак не толстя-то, собой ровн*я,
Собой р*вная дак с вершинушки до самого комоля…
Ой, да на верпшнушке было, на пруточке,
На зелененьком было на листочке,
Да тут-то сидела-то вольна птица-пташечка,
Эх, да по прозваньицу горемычная кукушка.
Эх, да не кукует, все сидит, горюет,
Ай, жалобнешенько слезно причитает,
Эй, да под елинушку все сидит, взирает…
Эй, да под елинушкой лежит тело бело,
Ой, дак молодецко тело, все солдатское.
Ой, да как воспрог*ворил удал добрый молодец:
«Да уж ты, матушка, зелена елинка,
Ой, да ты столько прикрой-кося, прикрой мое тело бело,
Распусти свое сучье-прутье.
Ты закрой-ко, призакрой мое тело бело,
Эх, да чтобы солнышко тело не сушило,
Эх, да частым-то дождичком тело не мочило,
Ох, чтобы вороны тела не клевали,
Ой, да серы волки тела не терзали…
Редко-редко случалось, чтобы горькая участь солдата как-то доходила до сознания начальства. Но в одной из песен все-таки рассказывалось о таком случае.
Уж мы сядем, ребятушки, на зеленый луг,
На зеленый луг, во единый круг.
Запоем-кося, ребятушки, песню новую,
Да ту, которую певали, мы на батюшке на черном корабле:
«Ох, не бывал-то наш полковничек на синем море,
Не видал-то наш полковнпчек страсти-ужасти.
Ох, приударила черн* волна в червлен кораб,
Помутились у полковничка очи ясные,
Опустились у полковничка да ручки белые,
Да помутился у полковничка ум со разумом,
Помешалась у полковничка кровь с печенью,
Подкосились у полковничка ножки резвые.
Ох, да приупал-то наш полковничек с корабля долой.
Соскакали тут матросики в легки шлюпочки,
Сохватали тут полковничка за черны кудри,
Отвозили тут полковничка да на червлен кораб.
