На этих трёх языках Лена и Ксиобо общались между собой. Дети знали только язык чернышей.
Вид беленьких близнецов удивил и развеселил Лену. Она ещё не встречала таких людей.
— Вы кто? — повторила она с усмешкой вопрос Ксиобо.
Дети молчали, глядя на маленькую женщину. На ней была необычная одежда.
— Я — Лена, — произнесла она, кладя себе ладонь на грудь.
Близнецы молчали.
— Я Лена, — повторила она и рассмеялась.
Она вообще смеялась и хохотала часто и по любому поводу.
— Лена, — повторила она, шлёпнув себя по груди.
Шагнула ближе и положила ладонь на кожаную грудь Хррато:
— Ты кто?
Хррато молчал.
Лена заметила, что уши и шеи у детей тоже в мелкой белой шерсти. Она положила ладонь на грудь другого ребёнка.
— Плабюх, — вдруг произнесла та.
— Плабюх?
— А ты? — Лена снова положила руку на грудь мальчика.
— Хррато, — ответил тот, подумав.
— Хррато! Прекрасно! Плабюх, Хррато! Лена!
Дети повторили свои имена.
— Вот и познакомились, ебёна мать! — рассмеялась Лена своим верещащим голоском.
Она была виртуозной матерщинницей и сыпала русским матом походя, как горохом, даже когда говорила по-китайски и по-алтайски. Близнецы ели её глазами. Помимо льняного платья, на ней были разноцветные бусы, серебряное индийское шейное ожерелье, иранские серьги с бирюзой, браслеты на руках, золотые кольца.
— Кто они? — спросил Ксиобо с террасы.
— Не знаю! — заверещала она в ответ. — Непонятные имена! Парень, девка! Близнецы! Смешные!
— Казахи?
— Нет!
— С юга?
— Хер их знает! Альбиносы! Красивые! — Она шлёпнула Хррато по груди.
— Пусть подойдут.
Лена взяла детей за плечи, кивнула в сторону дома своей маленькой головой, оплетенной двумя черными косами:
— Пойдёмте, альбиносики!
Дети стояли, разглядывая её украшения.
— Пойдёмте же, засранцы фиолетоглазые! — Лена подтолкнула их.
Дети не шли.
— Там огромный, — сказал Хррато Плабюх. — Вдруг он нас съест? Плабюх молчала. Гигант Ксиобо сидел, прихлёбывая из своей чаши.
— Он её не съел? — спросила недоверчиво Плабюх.
— Да что же это за язык, ебать вас орлом?! — Лена шлёпнула руками себя по бёдрам.
Этот жест, который часто делала умершая мать, успокоил Плабюх.
— Пошли, пошли! — Лена снова подтолкнула их.
— Она зовёт, — сказала Плабюх. — Но тот очень большой.
— А она маленькая, — сказал Хррато. — Меньше нас. И он её не съел.
Это слегка успокоило Плабюх.
— Пойдём? — спросила она.
— Пойдём, — ответил Хррато.
— А если он захочет нас съесть?
— Тогда я проткну ему глотку.
Он сжал копьё.
Трое пошли к дому…
— У меня очередь. — Подошедшая официантка прервала чтение.
— Понял. — Старик закрыл книжку, полез в карман, достал два юаня.
— Хватит одного.
— Благодарствуйте! — Он отдал юань официантке, развёл большими руками перед Алей. — Люди не только книжками питаются, ничего не поделаешь!
Официантка коснулась пульта, книжка «Белые дети» на пружине взвилась вверх и пристала к потолку.
— Пошли деньги зарабатывать на твой билет! — Инвалид слез со стула, завозился внизу, угрожающе сотрясая весь стол, и вскоре уже ехал по проходу, отталкиваясь утюгами.
Аля встала и пошла за ним.
Когда инвалид вкатился в тёмный тамбур, за которым были ещё два вагона третьего класса, он повернул своё массивное лицо к Але:
— Вот что, есть одна идейка. Раздевайся!
— Как? — не поняла Аля.
— Догола!
— Зачем?
— Устроим с тобой маленький цирк. Не бойся, тебя никто не тронет.
— Зачем?
— Не «зачем», а раздевайся! — Он настойчиво тряхнул бородой. — Хочешь, чтобы на бролет… то есть на билет подали?
— Хочу, дедушко.
— Тогда раздевайся! А то ссадят тебя в Цитайхэ. Живо!
В холодном тамбуре Аля сняла куртку, стянула свитер, джинсы. Старик забрал у неё одежду.
— Сапоги, трусы, тамайку… то есть майку, всё давай!
Аля сняла с себя всё, что было, отдала инвалиду и встала босыми ступнями на рифлёный, заиндевелый пол тамбура. Она была прекрасно и уж совсем не по-детски сложена — стройная, юная, с маленькой девичьей грудью. На лобке у неё росли тёмные волосы. Как и лицо, её девичье тело было совершенным. Только ступни и кисти рук были совсем не как у девочки, а женские, взрослые. Старик засунул одежду Али в мешок, положил себе под живот.
— А теперь — садись мне на плечи.
Аля полезла по инвалиду, как по ватной горе, пахнущей бездомным инвалидом. Села ему на плечи, опершись коленями:
— Так?
— Да не так!
Он схватил её за ноги, помог. Она села, обхватив ногами его шею.
— Вот так! А теперь — вперёд!
Он оттолкнулся утюгами от пола и въехал в вагон. За окнами уже возникли зимние сумерки, и в вагонах поезда зажгли свет. Неспешно покатив по проходу, старик почти нараспев заговорил своим зычным голосом:
— Любовь людьми правит! Любить — не мёд водой разводить! Люби, Ваня, пока поджечь хочется! Красивая девка — для любви припевка! За хорошую любовь и убить не жалко! Вера горами двигает, а любовь — людьми!
Те пассажиры, что не спали, с интересом уставились на необычную пару. Раздались смешки и одобрительные восклицания. Инвалид сбавил ход. Народ оживился:
— Во чудилы!
— Эт что, внучка твоя?
— Погоди, дай разглядеть!
— Красавица, ты откуда и куда?
— Сяоцзе[9], а ты даёшь? Почём?
К Але потянулись руки, стали трогать и щипать.
Инвалид остановился и возопил громогласно:
— Покажи, дочка, добрым людям крану… то есть рану свою боевую!
Аля подняла руку с отсечённым пальцем вверх.
— В Ши-Хо зацепили её! Зверски пытали её! Невинной она оказалась! А рана навеки осталась! Билет до Хызыл Чар ей нужен! Подайте те, кто с милосердьем дружен!
Он протянул свою шапку.
В шапку стали бросать мелочь.
— Девк, они тебя голой выпустили?
— Изверги, бля…
— Насильничали, поди?
Инвалид объяснил нараспев, гневно тряся белой бородищей:
— Вышвырнули голой и голодной! Отсекли ей бальчик… то есть пальчик подлецы! Ни отца у ней, ни мамы родной! Нарожали извергов отцы!
Женщина набросила на плечи Али старый рваный платок:
— Прикрой срам, дочка.
— Да они так работают, на жалость давят! — раздался насмешливый голос.
— Конечно…
— Не пизди, мудло! Это бластер, походу видно!
Парень подошёл, взял Алину покалеченную руку, глянул на срез, понюхал:
— Точняк, бластер! Так что заткнись!
— Сволочи, что делают, а?!
— Это нормально. Допрос есть допрос.
— Тамен зонг ши жеян джян![10]
— ТТТи-Хо ёбаное…
Инвалид негодующе затряс бородой:
— Правду под лавку не запихнёшь, в таракан, в чемодан не спрячешь! Правда глаза ест, кривдой закусывает! Правдой добрый человек хворается, питается, а неправдой испражняется!
В конце вагона пьяный мужик стал целовать Але сперва руку, потом перешёл на плечи и спину. Друзья его с хохотом оттянули.
— Красавица! — выкрикивал пьяный.
В тамбуре инвалид подсчитал подаяние:
— Восемнадцать таньга, то есть юаней. Мы на верном пути, дочка!
В
