в круг идеологии здешних анархистов, — я почувствовал и потом побыв на собрании, убедился, что имею дело с извращенными анархическими идеями.
Чистый последовательный анархизм отрицает представительство т. к. оно выражает только волю представителя или отнимает у него ее, превращает его в передаточный почтовый ящик, — то и другое несовместимо с нашими свободными независимыми воззрениями.
Представлять кого-либо как-будто по иронии, в корне своем означает.......
представление, ломание, комедию...
Я представитель единственно самого себя, и неужели мне, анархисту скажут: иди, мимо.
А когда безумцы мне говорят о самозванстве и об „организации“ вообще, я спрашиваю себя: где я нахожусь: в организации социалистов-централистов или в другом каком-либо стаде людском, где существуют пастухи и пасомые, где организованности придают не анархический оттенок? и пришел к заключению, что мои многие товарищи, называющие себя анархистами воспитаны на социалистической закваске, которая дает себя чувствовать.
О какой „организации“ может быть речь среди анархистов, как можно тащить и не пущать работников анархии куда бы то ни было, когда мы свободны — свобода внутри нас — и образуем добровольную всемирную ассоциацию не организованных т. е. не дисциплинированных анархистов.
Организация означает, что необходимо кого то организовать, вводить в рамки, стойло, где все решается голосованием, мнением большинства, толпы. Но мы знаем или должны были бы знать что анархист может быть, как и поэт — только милостью неба, природы: рожденного ползать, нельзя научить летать.
Но иное дело коммуна: в ней могут существовать не анархисты по сознанию, но по чувству, по симпатиям и это уже будет не коммуна анархистов, а нечто среднее между нею и коллективизмом, коммуна в вульгарном смысле слова.
Когда мы хотим теперь взять фабрики, заводы и земли в свои руки, разве это означает, что тогда же наступить коммуна. Нет. Коммуна требует для вступления в нее сознательного соглашения, а это возможно в том случае, когда в коммуну вступают индивидуалисты, т. е. с цельным мировоззрением и осознавшие свою особенность.
Говорить о коммуне будущего — смешно; толковать об организации людей для завтрашнего дня — нелепо: теперь и сегодня собрались мы сюда, и эта свободная ассоциация анархистов должна для меня представлять выгоду, интерес; она своим соединением должна дать мне плюс, а не уменьшить меня на минус. В противном случае порождается интеллектуальная прибавочная стоимость.
Кто же ею пользуется? — да те, кто отыскивает самозванцев, кто стремится не к свободной ассоциации групп, лиц анархического толка без различия кто в ней находится рабочий, или юрист, босяк или потомок Рюрика, а к узкой, замкнутой касте рабочих, именующих себя анархистами.
Как-будто ореол святости окружает лишь рабочего, как-будто особенная честь принадлежит к стаду, где стрижка на пользу буржуев считается какой-то заслугой.
Нет, товарищи. Я не желаю знать кто вы рабочие или дипломные интеллигенты, конторщики или литераторы, мне нужно ваше credo: если вы отрицаете государственность и власть — вы члены космополитической ассоциации анархистов; если вы властолюбцы, то вы мои враги и вместе нам делать нечего.
Не труд физический освящает анархиста, а анархист очищает человека. Быть владыкой — гнусное дело, но и быть рабом — не священная задача.
Рабочий, трудясь на фабриках, откармливая своим потом буржуазию — раб. Ни йоты сил капиталисту! И с этого момента начинается всеобщая забастовка; он скрещивает руки и разнимает их не для того, чтобы накормить владык, а чтобы нанести ему удар.
Тянуть лямку рабского, подневольного труда, чтобы насытить желудок и прикрыть его — не дело анархистов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Исходя из моих положений ясно, что „Петроградская организация анархистов“ взяла на себя право говорить от вмени всех анархистов и, даже, требовала уведомлять ее, когда член или группа их задумают какое-либо выступление.
Нет, товарищи. Нам нужна ассоциация анархистов, а не организация их: совершенно свободные группы и личности, группировки их, — объединяющие не фирмой, а идеей антигосударственного анархизма. Никаких выступлений и представительств от имени организации не должно быть; все действуют самостоятельно и свободно сотрудничают друг с другом, основывая все на добровольном соглашении. При таких „условиях“ о расколе не может быть и речи — и анархист смеется над таким социалистическим жупелом и каждая индивидуальность не шлифуется большинством мнений анархической организации, и тогда мы будем иметь группы литераторов, издателей, агитаторов, пропагандистов не потому, что они нужны какой-то организации, а ввиду того, что в этой роли они чувствуют себя наиболее ценными и цельными людьми, тут они дают от щедрот своих, а не у них тащат, здесь они равно сотрудничают без „комитетов“ „центров“ и редакционных коллегий.
Всякий делает то, что хочет, и не то, что ему предлагают кто-то ради общего блага, или ради сохранения единства организации.
О тактике.
С начала дней российской революции анархисты выясняли между собою ту роль, которую они должны проводить.
Вопроса об обычных в новых условиях жизни, пропаганде и агитации, я не буду затрагивать: он так или иначе нами использован, хорошо или плохо, — другое дело.
Но вот вхождение в советы и строительство хозяйственно экономической жизни, в широком смысле этого слова, были спорным пунктом, в котором многие из нас расходились друг с другом.
Сторонники созидательства, допуская, что мы переживаем социальную революцию, ратовали за необходимость работы на местах и в центрах, где только возможно наладить хозяйственную область, разрушенную николаевским режимом и войной.
Главными защитниками такой деятельности были эмигранты, и большинство из них примыкало к анархо-синдикалистскому мировоззрению.
Приехав из-за рубежа и из-за океана, они внесли тот новый не русский дух, который их характеризует.
В отличие от русского чернознаменства и бунтарства, они, как радетельные хозяева стали налаживать разрушенную систему хозяйства и принимать самое горячее участие не только в творчестве, в прямом смысле этого слова, но проникли в поры масс трудового народа, главным образом рабочего люда и заняли постепенно важные места и на фронте и в тылу.
Так или иначе, но синдикалистам нельзя отказать в энергии, которая закалилась в американизме.
Но некоторые пересолили и зарвались.
И определенно указывали уже на одного видного работника, который, получив ответственный пост у большевиков, мечтал и говорят не в шутку, организовать революционные отряды „жандармов“ для урегулирования железнодорожного транспорта.
Этот новый Пинкертон, даже после расстрелов анархистов, после погрома учиненного большевиками над нами — так передавали, — не оставил своей благородной и благодарной задачи.
И это не единичное явление. Часто идейная чистота вызывала некоторых
