не плад, — возразил он.
— Господин Торе, я буду говорить только в присутствии своих доверенных лиц.
— Слышите? — рассмеялся Блейн. — Все эти птички поют одно и то же, стоит их поймать.
— Кто она, Эл? Откуда ты ее знаешь?
— Я ее не знаю. Видел пару раз: в храме Великого дракона и в доме Брадо Гелла. В обоих случаях она представилась шлюхой и выглядела соответствующе.
Что?! Да как он смеет так говорить обо мне?
— Это так, эньора? — уточнил Торе. — Что вы делали в доме Гелла? Вы действительно имели с ним отношения?
— Я уже сказала: говорить буду только в присутствии доверенных лиц и своего мужа.
— Так у тебя и муж есть? — развеселился Блейн. — Кто же этот несчастный?
Я пропустила его слова мимо ушей и снова обратилась к Торе:
— Вы получите ответы на свои вопросы, но позже.
— Очень интересно. Теперь у вас и голос изменился… Ваши способности к перевоплощению и правда впечатляющие.
— Не то слово, — кивнул Блейн. — Я едва узнал ее. Кажется, живот все-таки настоящий… Но кто папочка? Уж не святой ли Гелл?
— Гелл? — поразился Торе.
— При прошлой нашей встрече дамочка заявила, что она его любовница.
— Быть такого не может…
— Тогда она была в лучшей форме. Я бы сказал, она была в такой форме, что ее не захотел бы только слепой. Что молчим, красотка?
«Красотка» в нынешних условиях явно было насмешкой, потому что я и выглядела ужасно, и чувствовала себя ужасно, да еще и пламя в моих руках становилось все ярче и выше. У меня закружилась голова, и я уперлась рукой в стол; огонь мгновенно на него перекинулся.
— Вы и мой стол спалить хотите? — возмутился Торе.
В ту же секунду поверхность стола залило черно-зеленое пламя.
— Дамочка любит похулиганить, — отметил Блейн, гася зелень своего пламени вместе с моим. — Поздравляю, Торе. На этот раз твои олухи поймали крупную рыбу… с икрой, — насмешливо добавил он, поглядывая на мой живот.
А мне стремительно становилось хуже: комната стала расплываться перед глазами, в ушах появился звон, напряжение скопилось где-то в груди, опустилось к животу… я издала удивленный звук, а потом схватилась обеими руками за стол.
— Ну не-е-ет! — напрягся Торе. — Этого еще не хватало! Вы что, рожать собрались?
— Нет, — выдохнула я, ужаснувшись, — нет!
— Да, — констатировал Блейн.
Сильная боль пронзила меня, и я вскрикнула.
Начальник тюрьмы вскочил со стула и, испуганно на меня глядя, повторил:
— Вы что, рожаете?
— Нет, нет, нет… — шептала я, держась за стол и переживая мучительные спазмы. Из рук моих снова потек огонь, и снова на стол. Блейн и в этот раз погасил его своим огнем, после чего обратился к Торе:
— Посылай за врачом. Может, и успеет…
— Что значит «может»? — еще больше напрягся тот.
— У нас тут плад рождается, а они врачей не ждут.
Меня скрутило еще сильнее, настолько, что свет в глазах померк; я сползла со стула, слепая и глухая от боли. Едва этот спазм отпустил, меня скрутил новый, такой жестокий, что я завопила.
Блейн склонился надо мной и проговорил:
— Не кричи, горло сорвешь. Зажми лучше платок во рту.
Я открыла рот не от удивления и не потому, что была согласна зажать в нем платок, а лишь потому, что мне банально не хватало воздуха.
— Где врач? Где Нереза? — отрывисто проговорила я, хватая в перерывах между словами воздух.
— Врач будет, — успокоил плад.
— А Нереза?
— Какая Нереза?
— Моя! — взвизгнула я от боли.
Блейн придержал мою голову и вложил-таки мне в рот платок; я попыталась выплюнуть его, но когда случился очередной спазм, платок оказался как нельзя кстати. Я сжала его зубами и зажмурилась.
Когда пытка-схватка кончилась, Блейн осторожно опустил мою голову на пол, а затем подложил под нее мою сумку, чтобы мне было мягче. Я посмотрела на плада полуслепо и почувствовала на глазах горячие слезы. Мне было все равно, где, как и в чьем обществе я рожаю; физическая боль не шла ни в какое сравнение с ужасом, который я испытывала при мысли о том, что моему ребенку всего пять месяцев… Пять месяцев! Слишком рано, он не выживет!
Последовала еще одна схватка; я почувствовала сильный жар внизу живота.
Блейн безо всякого почтения задрал мою юбку и разорвал панталоны.
Мне было все равно, что он делает. Мир поплыл, стал мутно-красным и жарким, очень жарким; я ощущала, как каменеет мое тело, как работают мышцы, выталкивая ребенка, но сами ощущения были уже не настолько яркими, как сначала, и потому не настолько мучительными.
В какой-то момент стало легко, очень легко, и я погрузилась в блаженную темноту, отсекшую меня и от тюремной действительности, и от компании Блейна, и от боли, и от страха…
Я очнулась, как от толчка; пошевелилась и сразу начала приподниматься.
— Тихо, — произнес чей-то знакомый голос, — лежи спокойно.
Я проморгалась, обвела взглядом помещение и разом все вспомнила. Роды… пять месяцев… я перевела взгляд на свой еще не опавший живот и, ощущая себя разорванной и опустошенной, без сил упала на пол — точнее, на плащ, который мне постелили под спину. Еще подо мной были подушки, которые, вероятно, принесли позже.
Рядом был Блейн; я видела его краем глаза, но мне было абсолютно плевать на него и на все вообще.
Пять месяцев…
Блейн поднялся, подошел к столу и вскоре вернулся ко мне со стаканом воды в руке.
— Попей, — предложил он.
Я закрыла глаза. Зачем вода, зачем пить, зачем жить, если со мной такое произошло?
— Эй, красотка, — весело произнес плад, — ты меня слышишь?
Я никак не отреагировала, и тогда мужчина опустил стакан на пол и коснулся моего лица. Его руки были прохладными, а я горячей, и потому вздрогнула.
— Да что с тобой? — недоуменно произнес Блейн, и я почувствовала, как моих губ касается пламя жизни, которое он создал для меня.
Отвернувшись, я попросила:
— Не лечи меня…
— Ты и не нуждаешься в лечении. Все прошло хорошо.
— Хорошо? — непонимающе переспросила я.
— Как по учебнику: неожиданно, стремительно, огненно. Дракончика твоего врач унес. Орет, возмущается, огнем пышет
