математику, и русский язык тоже! – заключил полковник. – А иначе боевой приказ грамотно не напишешь!
Несколько месяцев назад семья Добровых переехала в новый, только что построенный шестиподъездный дом. Пётр Митрофанович, как старший офицер, фронтовик и работающий профессор, въехал в трёхкомнатную квартиру на третьем этаже. Старший сын Евгений женился и уехал в Хабаровск, получив назначение на должность начальника хирургического отделения окружного военного госпиталя. И у Борьки теперь была своя отдельная комната.
В такое верилось с трудом. Мальчик зачарованно ходил по квартире, спрашивая у взрослых:
– Мы что же, здесь одни будем жить?
– Конечно! – радостно отвечал профессор, у которого наконец-то появился собственный кабинет.
– А кто со мной в комнате будет жить?
– Никто, ты один. Теперь тебе никто не будет мешать делать уроки!
В доме проживало много фронтовиков. Некоторые из них имели серьёзные боевые ранения, и Пётр Митрофанович считал своим долгом наведываться в такие квартиры. Носил лекарства из своего госпиталя, делал уколы и перевязки и никогда не брал за это никаких денег. Старый доктор всегда имел при себе видавший виды потёртый саквояж со всем, что могло пригодиться ему при осмотре больного. И весь двор, наблюдая высокую сутулую фигуру профессора с коричневым баулом в руке, по-доброму посмеивался:
– Скорая помощь пошла!
Полковник знал боевых офицеров лично, автоматически считая их своими пациентами. Со всеми был на короткой ноге, несмотря на своё профессорство.
Однажды он зашёл навестить боевого лётчика-штурмовика, жившего в соседнем подъезде. Офицер недавно похоронил жену. Детей у него не было. Гвардейский ас, носивший в своём теле несколько осколков, которые в своё время побоялись трогать полевые хирурги, воевал лихо: его мундир украшали ордена Боевого Красного Знамени и Красной Звезды, орден Александра Невского, орден Отечественной войны, медали за отвагу и победу над фашистской Германией. Всего двенадцать боевых наград. Теперь же он был абсолютно одинок. На улицу выходил редко. А если это случалось, то лишь в погожие тёплые дни. Выйдя из подъезда на перебитых негнущихся ногах, лётчик (как звали его все во дворе), опираясь на палку, делал несколько шагов до лавки, стоявшей тут же у подъезда, и тяжело опускался на неё на полчаса-час погреться на солнышке.
В однокомнатной квартире у офицера почти не было мебели: стол, стул и кровать с панцирной сеткой, на которой он и лежал. Да ещё в дальнем углу стоял угрожающего размера трофейный чемодан, который на сленге фронтовиков называли «Великая Германия». Чемодан был настолько огромен и крепок, что мог играть и в разное время играл роль стула и стола одновременно.
– Привет, Лукич! – приветствовал фронтовика Пётр Митрофанович, лишь для приличия постучав в дверь, прежде чем войти. Были времена, когда двери не запирали!
– Здорово, Митрофаныч! – обрадовался Степан Лукич (так звали лётчика). – Знаешь, я давно хотел поблагодарить тебя за всё, что ты для меня делаешь! За дружбу! Но особенно – за сына!
– За сына? – удивился полковник.
– Ну да. Ты же знаешь, я почти не выхожу, а Борька твой у меня ежедневно. И в квартире приберёт, и в магазин сбегает, чай заварит. А потом сядет вот так же, как ты, у кровати и просит, чтоб я ему про войну рассказал, про бои, о том, где и как ранен был. Если б не он… Признаюсь тебе, я уж тут грешным делом пару раз свой наградной парабеллум доставал, когда совсем хреново было.
– Да ты что, Степан! Разве ж можно?!
– Прости, Митрофаныч. Что было, то было! Хороший у тебя парнишка. А у меня вот никого. Я только удивляюсь, как это его со школы так часто отпускают? Говорит: учителя заболели, а то – отпустили, мол, за успехи в учёбе!
– Да нет, учится-то он как раз весьма посредственно. Только живёт в нём война и уходить не хочет. А натерпелся он за свою недолгую мальчишескую жизнь столько, что не одному взрослому на век хватит!
– Понятно. Ты, говорят, с войны его привёз?
– Да. Подобрал сироту на пепелище сгоревшей белорусской деревни.
– А родители где же?
– Погибли при отступлении немцев. Каратели постарались!
– Какое счастье, что не видел я этого ничего! Для нас ведь война – кабина пилота. А ты, медицина, с матушкой-пехотой протопал!
– Да уж… – задумался, вспоминая былое, старый доктор. – Ну ладно, давай я тебя посмотрю!
– Да чего там смотреть-то? Расписался на мне немец на всю оставшуюся!
– Держись, брат, держись! Я тебе сейчас обезболивающее сделаю, поспишь.
Умер боевой лётчик в самом конце 40-х, не дожив двух дней до очередной годовщины праздника Победы. На столе в его убогой квартирке нашли записку. Нет, он не застрелился – умер от ран. Перед смертью же просил передать свой мундир и все награды на нём Борьке. На память. Как сыну.
Глава 2
Жизнь набирала обороты. Мучительно отходила от тяжелейшей войны страна, учредив и отметив первый в послевоенное время сугубо гражданский праздник – День строителя. Главное теперь заключалось в возведении жилья и объектов промышленности. Возвращались из эвакуации не только люди, пытаясь найти разбросанных лихолетьем родных, но и целые заводы.
Огромная страна гудела, как улей, отстраиваясь заново. Впервые в городах и сёлах вышла на парад не боевая, а гражданская техника: трактора, бульдозеры, грузовики. И люди не в военных шинелях и сапогах, а в костюмах и белых рубахах. Но прежде отдать дань глубокого уважения и любви тем, кто отстоял право жить и строить, – тем, кого уже не вернуть! И потянулся народ на братские могилы с венками и живыми цветами. А на глазах снова слёзы и нестерпимая боль невосполнимой утраты. У каждого своя.
Август 1956-го в Ленинграде выдался жарким. После митинга на Пискарёвском кладбище народ рассупонился, снимая пиджаки и галстуки. Среди молодых парней и девушек, окруживших автоматы с газированной водой, Борька. Теперь он – Борис Добров, студент Военно-медицинской академии имени Кирова!
Странным образом всё порой случается в жизни! Учась в восьмом классе, в самый разгар корейской войны Борька вдруг попросил Петра Митрофановича показать ему госпиталь. Полковник, хоть и удивился внутренне его просьбе, но вида не подал, и уже на следующий день юноша в белом халате повсюду молча сопровождал профессора, совершавшего обход больных. А вечером за ужином неожиданно для всех заявил:
– Буду поступать в медицинский!
– Тебе следует хорошо подумать, Борис, – выразил своё сомнение обескураженный доктор, не замечавший за парнем прежде ни малейшего интереса к медицине. – Это очень тяжёлая, порой неблагодарная профессия. Может быть, лучше в строительный? Сейчас профессия инженера-строителя самая перспективная!
– Нет, я уже решил. Хочу быть как вы
