каждый себя. Вы так прониклись этой историей! Я же Вам всё рассказывала вскользь, сбивчиво, нарушая всякую логику. До сих пор не понимаю, как это всё могло случиться. Господи, такой талантливый человек ушёл. Пусть земля ему будет пухом. Я пришла к Вам с банальной просьбой: не остались ли у Вас в редакции экземпляры газеты с новеллой? Мы как-то сразу не сообразили, купили по два экземпляра, но желающих оставить её себе на память оказалось много. Это и моя, и просьба родственников.
– Я распоряжусь. Наверное, несколько газет найдётся. В крайнем случае, есть подшивка, подшиваем по два экземпляра. Но вы подскажите друзьям, что прочитать газету можно ещё и на нашем сайте. Хотя, конечно, файл – это не бумага.
– Спасибо. Мой муж просил Вам передать, что с вашим приходом газета стала интереснее, главное, правдивее.
– Благодарю. Вернусь к Ивану Мефодиевичу. Светлая ему память. Я очень ценила его и многому у него научилась. Хотя лично была знакома только последние два года. Но книги его читала ещё студенткой. Рада, что моя новелла о нём вам понравилась. Мне кажется, что авторского домысла там самая малость. Это вам спасибо. Фактически, сами того не подозревая, вы мне подарили сюжет.
«Сюжет».
Марина Львовна познакомилась с ним на его авторском вечере. Спустя какое-то время они сблизились; подружились семьями.
Иван Мефодиевич – известный писатель-прозаик, лауреат многих престижных литературных премий, автор более десятка книг.
Рассказывать о себе не любил.
Поистине "издалека", пережив полосу сложных духовных исканий, преодолев множество заблуждений, он пришел к тем характерам, в которых был заключен его жизненный опыт.
В литературу он влился с грузом былых идеалов, иллюзий. Он ни к кому не подстраивался, не облегчал себе этот путь, а прошел его – и прожил – вместе со своими героями. По сути дела, в одну короткую жизнь, в одну его биографию уложилась нравственная работа десятилетий. Он знал, что является блестящим стилистом, мастером сюжета, что пишет искренне, находчиво. Пусть не изящно, но правдиво.
Величие и пошлость не раз затрагивали его эго, и, хотя он противился этой заразе, она подспудно где-то в нём ютилась. Общаясь с ней, он следил за собой, обнаруживая при этом большой такт, чтобы наружу не просачивалось его болезненное самолюбие.
Его многие корили за несносный характер, но он не мог понять, в чём заключена эта несносность. Ведь постоянно демонстрировал удивительно тонкое чувство меры, сознательно изгонял из своих речей всё напыщенное, высокомерное, которое могло бы резать ухо собеседнику.
Правда… правда что? Нарочитость рождала морализаторство, назидательный тон, и люди, приняв это за унижение, сторонились его. Притом, и матерное словцо мог употребить так, что мало не покажется.
Чем для него было творчество? Не поверите: успокоительным убежищем, бегством в себя. В нём он был тем, каким ему всегда хотелось быть. К сожалению, в реальной жизни ему это не всегда удавалось. Он много писал о русской женщине, любимой, матери. Всё там звучало светло, чисто. Он предлагал читателю неизбитую азбуку преклонения перед женщиной, в то время, как в своей семье пережёвывал всё обыденное: любовь по необходимости, бездетность супруги, удочерение сирот. Получалось, что он рисовал счастливые картины по-своему, в зависимости от того, чего был лишён в настоящем.
В его книгах коллизии были несколько иные, более благополучные, святящиеся любовью, состраданием, справедливостью, верой. Эти мотивы переплетены друг с другом самым тесным образом, бесчисленными кручёными нитями.
И хоть наука давалась поначалу ему трудно, он закончил литературный вуз. Вспоминал об этом периоде жизни нехотя, тем более, что память, как тот рваный трал, порой напрочь теряла улов, оставляя лишь какие-то ошмётки потрёпанной жизнью сети.
Его жена – скромная женщина,– в свое время работала секретарём в приемной Председателя Союза писателей республики.
Для Ивана Мефодиевича Татьяна Николаевна так и осталась секретарем, только многие годы – личным.
Прожили совместно более пятидесяти лет, воспитали троих детей. За плечами – сложная и трудная жизнь, годы послевоенной разрухи, восстановления страны. Об этом он талантливо и искренне рассказывал в своих книгах.
Несколько лет назад случилась беда: Татьяны Николаевны не стало. Иван Мефодиевич переживал эту трагедию очень остро: привык к ней, как само собой разумеющемуся обстоятельству. На какое-то время замкнулся в себе, ни с кем, кроме детей, не общался. Перебирая воспоминания, относящиеся к дням совместной жизни с женой, он погружался в прошлое, заново переживал былое, видел в нём нравственное чистилище и для себя, и для своего окружения. Но по прошествии пяти лет боль малость притупилась, а житейские будни настойчиво диктовали свои требования. И главное среди них: в доме должна появиться хозяйка. Он не мог оставаться один (дети жили в других городах), тем более, что был совсем не приспособлен к "прозе" жизни, особенно к бытовому обустройству. Только где взять эту хозяйку в его-то возрасте? Как где? А Мариночка?
Найти бы к ней подход, не вызвать бы разочарования, всё же она учёный, философ. А он же всю жизнь путал материальное и идеальное, трансцендентное с трансцендетальным, дуализм и монизм, пантеизм с пандеизмом, Канта с Контом и т.п. Такой ряд бесконечен. И никакие Беки и Берки, Томасы и Бэконы, вбиваемые педагогами, словно тугие пыжи, в мозг, не держались в нём.
Иногда он ловил себя на мысли, что затея эта гиблая.
Как-то враз выледнялась безысходность. Она стучала к нему, как стук дятлова клюва о кору. Настроение, запрятанное в мысли, пробовало протестовать, но это была убийственная данность. Он понимал это, и как-то сипло и надорванно всегда шептал: "Жизнь прожита, чего уж тут, а она молода…».
Случилось так, что вдовец постоянно приглашал Марину Львовну на различные встречи, творческие вечера,– свои и друзей – поэтов, писателей, музыкантов. Мужскому самолюбию, определённо льстило, что его всегда сопровождала красивая, ухоженная, статная женщина, к тому же моложе почти на тридцать лет.
Уважая возраст Ивана Мефодиевича (ему к тому времени исполнилось семьдесят пять) и, осознавая, что находиться рядом с ним и престижно, и почетно, и интересно, Марина Львовна никогда не отказывала ему и с удовольствием откликалась почти на все приглашения.
Однажды, возвращаясь с авторского вечера его друга-поэта Басина, уже возле припаркованной возле театра машины Иван Мефодиевич неожиданно предложил своей спутнице поехать к нему домой. Распахнувшийся на минуту воротник пальто обнаружил его настороженное мужественное лицо, с длинной бородой и мрачно сдвинутыми густыми бровями. Борода, густая, блестящая и выхоленная, скрывала чересчур развитую нижнюю челюсть – признак решительности.
– Но уже
