поздно. Да и мой Алексей Петрович будет волноваться.
И вдруг обычно сдержанный Иван Мефодиевич заговорил на повышенных тонах, не минуя колкостей.
– Твой Петрович?! О чем ты?! Он же толстокожий у тебя! Не твой это человек, не твой!
– Скажете такое. Он мне дорог. Двадцать лет, как вместе. Вы же знаете.
– Ну, и что?! Многолетняя привязанность ещё ни о чём не говорит и тяжесть духовного одиночества не облегчает.
– А я не одинока,– смутилась Марина Львовна, но тут же запнулась.
– Не одинока она,– перебил с ухмылкой собеседник.– А чего же всё свободное время не проводишь со своим миленьким? Ты же закуталась в свой кокон и ждёшь превращения? С кем? Тебя он не обогащает. Чиновник, он и есть чиновник. Ты же натура творческая.
Марине Львовне стало как-то не по себе. Настроение упало. Да и не ожидала она такого поворота в разговоре. Непривычен он. Грубить не хотелось, но и смолчать не могла.
– Извините, я ведь по дружбе хожу с Вами, из чувства уважения к Вам и Вашему возрасту…
Сказала и испугалась за свои же слова. Она ведь знала, что хотя Иван Мефодиевич и не жаловался на бремя лет, но тему эту не любил, считая вообще жизнь бесценной в любом возрасте.
Иван Мефодиевич как-то враз скукожился. Наступила пауза, за ней – вторая, третья, после чего он быстро вынул из внутреннего кармана куртки портмоне, машинально взял несколько купюр и резко буквально всунул их в руку растерянной женщины.
– Это вам, прелестная мадам, за потраченное время со мной. Мы в расчёте.
Резко открыл дверцу машины, сел за руль и…уехал.
Марина Львовна стояла какая-то отчужденная, ошарашенная случившимся. Затем, овладев собой, завела свою машину…
Она вспомнила Софокла:
«Из всех божьих даров высший дар –
Рассудительность, а стало быть, остерегайся
Оскорбить вечных богов. Гордыня,
Тяжкими ранами расплатившись за дерзость,
С годами
Выучится благоразумию».
«Буду благоразумной. Некрасиво вышло,– подумала.– Завтра же объяснюсь».
А Иван Мефодиевич, почуяв клокочущее биение сердца, остановил невдалеке машину и вышел на свежий воздух.
С мрачными мыслями он длил свою вынужденную прогулку. " И чего расстроился? Неужто влюблён? А поздняя любовь, она какая? Как-то пытался сформулировать: "Ветер поздней любви расщепляет чувственную ветвь, рассекает мечтою небесную синь. Раскалывает судьбу или манит вожделенным зовом.
Украшает себя забытым словом. Говорит поэтической прозой. Сладость этого чувства всегда не вымерзшей розой в сердце болит".
"А ведь неплохо сказал,– тихо улыбнулся сам себе,– пора и домой, вроде, полегчало».
Всё как обычно: приехав, поставил машину в гараж.
Открыл входную дверь, поднялся на второй этаж, зашёл в квартиру, устало вздохнул, присев на стоящий у вешалки стульчик, вот так бы и не вставал. Одиночество всецело окучивало его, жены нет, никого нет здесь. Только приютившиеся на стене скромные ходики упрямо повторяли: тик-так-так-то-так-так. Их озадаченное тиканье было знакомо хозяину ещё с юности, когда были живы родители. Сохраняет их как реликвию и память о том беззаботном времени. «Ну, что, дорогие, пора на покой?»– спросил сиплым голосом не то себя, не то ходики и, кряхтя, поднявшись, прошёл в ванную, затем на кухню. Есть не хотелось. А ведь надо! Все вон пугаются, мол, резко похудел, изменился. "Ха-ха, а ещё про любовь говорит. Нет, надо завтра обязательно объясниться с Мариной". На том и ушёл в свой рабочий кабинет.
Но этому «завтра» пока предшествовала ночь, какой-никакой сон. Марине Львовне привиделось, что, приехав к нему, позвонила в дверь.
Ей открыл хозяин квартиры. Встретил с улыбкой. Был в хорошем расположении духа.
– А, это вы, Марина Львовна, Мариночка, я знал, знал, что приедешь, проходи. Женщина зашла в прихожую.
Иван Мефодиевич привычно помог гостье снять пальто и провел в гостиную. Светлая комната, обставлена просто, но при том со вкусом; на стенах висели в большом числе фотографии, портреты, и витал вокруг них дух родственной любви; и повсюду бросались в глаза салфетки на мебели и разные поделки, вполне милые мелочи. Интересно, сколько их нужно хранить, чтобы не забыть хозяйку? И насколько они дороги хозяину? Вот эта, например, безделушка-статуэтка порхающей балерины… Повертела в руках. Да, она знала, что покойница любила балет, замыкалась в нём, порой не хотела говорить ни о чём другом. Выйдя на пенсию, жила в отрешённости от своего времени, всецело посвящая себя дому и мужу. Да и сейчас у Марины Львовны возникало ощущение, что здесь каким-то необъяснимым образом таяло настоящее и возрождалось прошлое.
Гостья между тем заметила, что на столе стояла бутылка недопитого армянского коньяка, два бокала и пепельница, полная окурков… женских сигарет.
Поймав её любопытствующий взгляд, Иван Мефодиевич торопливо объяснил:
– Ах, да, вчера я привез домой молодую поэтессу, бывшую сокурсницу моего старшего сына. Ты ее не раз у нас видела. Ее не любила покойная Татьяна Николаевна.
– Что-то не припоминаю.
– Вспомни, такая яркая блондинка…
– Да-да, кажись, я видела ее как-то с поэтом Басиным. Что? талантлива?
– Она так думает,– улыбнулся Иван Мефодиевич.
– И?..
– Да, ночевала у меня. Муж в командировке. Детей у них нет. Массаж мне сделала… Мы приятно провели время…
Марине Львовне не верилось, что перед нею Иван Мефодиевич. Казалось, это вовсе не тот уважаемый и почитаемый ею человек.
– И вы ей также заплатили, как и мне? Я целую ночь не спала. Вы же унизили меня. Вот, возьмите ваши деньги. Как только вы могли …– и, не закончив фразы, женщина заплакала.
– Я ведь с чистым сердцем к вам, а вы?
– Только не слезы, только не слезы,– засуетился Иван Мефодиевич.– Давай эти проклятые деньги. Вот-вот я порву их у тебя на глазах. Прости меня дурака старого, не знаю, что нашло. Обидно за себя стало. Ты этого не поймешь. Просто на такой, как ты, я бы хоть сегодня женился… Но ты же своего Петровича не бросишь? И не останешься у меня на ночь?
– Н-е-т,– все еще недоумевая, ответила женщина.
– Вот именно, а я бы на тебе женился. Понимаешь, есть женщины, способные завязать узелок в твоей судьбе, но большинство предлагают лишь нити, которые моментально рвутся, если за них потянуть в трудную минуту. Ты «узелковая».
Иван Мефодиевич подошел к Марине Львовне, обнял за плечи, поцеловал в щечку.
– Давай забудем, останемся друзьями. В следующий раз приходи со своим Петровичем. Завидую я ему. Ведь мне очень одиноко и тоскливо, словно душа осталась совсем без кожи. С тех пор, как ушла моя Татьяна Николаевна, я места себе не нахожу, и время не помогает. Ты вот
