бродяге, кому нужен?
Обреченные на смерть люди строили благополучие хозяина завода. Тупая обозленность была пока их протестом, но только пока… Зрела осмысленная ненависть, зрела и искала выхода. Тускло светил огонек сквозь закопченное стекло керосиновой лампы, вся казарма спала. С трудом раздобытые у сторожа чернила были невозможно жидкими, еле заметными. Володя записывал все, что довелось ему здесь наблюдать. Восемь листов послал отцу в Вологду, просил: «Храни, очень нужно мне может быть». Отец сохранил. Через одиннадцать лет Гиляровский создал на этом материале рассказ «Обреченные», вошедший в книгу «Трущобные люди» и послуживший одной из причин ее запрещения.
Зиму 1873—74 годов провел Володя на заводе Сорокина. Все свободное от работы время (он резал кубики свинцовых белил) помогал истопнику рубить дрова. Часов шесть-семь в день чистого морозного воздуха спасали его легкие от завалов свинцовой пыли, увеличивали аппетит, сохраняли силу и здоровье.
Нетерпеливо ждал Володя весны. Следил за появлением первого весеннего солнышка. Вот оно заиграло по бревенчатым стенам соседних с заводом изб. Ребятишки в старых отцовских шапках, потертых и заплатанных пальтишках сидели на бревнах и выжигали через стекло причудливые рисунки-загогулины. Забавно было им следить за легким дымком горящего дерева.
В свободные часы выходили из темных казарм сорокинские рабочие, садились на землю и жадными глазами смотрели на помутневшие воды весенней Волги, которые широким, неторопливым потоком уплывали в низовье. Тянуло людей раздолье.
С первым пароходом ушел с завода рабочий Алексей Иванов. Ушел легкой и быстрой походкой, не оглядываясь на стены, за которыми провел одну из самых трудных зим за все время скитаний.
И снова в Рыбинске бежит по сходням крючник Алеша, легко сбрасывает мешки с зерном. Поработал, размялся, налились мускулы рук, ног, окрепло под весенним ветром и солнышком сильное тело. Гнутся сходни под литыми ногами, свежий волжский ветерок бьет непослушную гриву золотистых волос. Вокруг поговаривают:
— В Костроме ярмарка в разгаре, скоро в Нижнем откроется.
«Надо посмотреть», — решает Володя. Вспомнил, как бурлаки говорили ему, пораженному шириной Волги в ее верховьях:
— Ты до Нижнего махни, во где ширина-то. В Костроме совершенно неожиданно для себя сделался продавцом. Познакомился на пароходе, едучи из Рыбинска, с итальянскими торговцами ювелирных изделий. Торговцев удивило его знание французского языка, и они пригласили Володю к себе помощником. Жалованье — двадцать процентов от проданного товара. Громкий и молодой голос Володи привлекал внимание покупателей, а стоило им подойти к прилавку, как он шутками, прибаутками обязательно уговорит купить что-нибудь, пусть даже самую мелочь.
В Костроме пробыл недолго. Итальянцы пригласили Володю с собой на Нижегородскую ярмарку, он охотно согласился, так как решил в это лето обязательно посмотреть всю Волгу вплоть до Астрахани.
Красив Нижний. Стоит на высоком берегу у слияния двух рек, да каких — Оки и Волги.
Шумят пристани Нижнего Новгорода, полукругом огибая город. Сошел с парохода человек — и нет его, пропал в море голов.
Через понтонный мост добрались на заокскую часть города, где шумела нижегородская ярмарка. С любопытством смотрел Володя на двухэтажные каменные торговые ряды и временные деревянные лавки. Кругом зелень, кусты сирени, жасмина, высокие стройные липы чуть склонились у прудов, звуки шарманки, выкрики зазывал — все пестрело, двигалось, шумело.
Чего-чего не было на Нижегородской ярмарке! Огромные лари, заполненные зерном пшеницы, ржи, овса. Навалом лежат куски льняного отбеленного полотна, полощутся на ветру плетеные балахнинские кружева, яркие разноцветные ленты. Ситцы гладкие, и в крапинку, и в цветочки, куски сукна красного, черного, зеленого, синего. Кимраки со своими башмаками выстроились. Ходят вокруг них и около покупатели: хороши сапоги из Кимр, да подвоха непременно ожидай. Больно ловки кимраки на подделку. Меха сибирские на ярмарке так и пушатся. Тут и соболь — серебром спинка подернута, нежный горностай, шкурки лисицы черно-бурой, песец голубой. Растянувшись на четырех лапах, лежат большие и маленькие шкуры медвежьи, заячьи одеяла, шубы на лисьем и беличьем меху, а где-то в стороне мелькают пятна цветистых русских платков. Толпами ходят около них молодухи, слышится игра гармошки, карусель собрала вокруг себя народ — смеются, спорят, ожидая очереди прокатиться.
Неторопливо идут вдоль торговых рядов степенные покупатели, суетится у прилавка нижегородец, ему некогда — дела дома ждут. Крупные сделки в кабаках сговаривают. И шумит с утра и до вечера.
Ах ты, свет-матушка, Макарьевская ярманка.
Володя и здесь быстро освоился. Дела пошли хорошо, заработок был приличный, но торговля тяготила, хотелось ехать дальше: Жигули посмотреть, утес Стеньки Разина, Астрахань… Совсем было собрался покинуть Нижний, да случай задержал.
После рабочего дня коротать время ходил на Сибирскую пристань или дальше на пески — мели такие вверх по течению Оки. Здесь располагались временные ряды для торговли железом, а чуть выше останавливались рыбные караваны. По вечерам на песках собирались крючники. Засиживались допоздна. Однажды среди крючников мелькнуло знакомое лицо. «Тимоша», — вспомнил Володя, фамилии не знал. С Тимошей они вместе зимогорили на заводе Сорокина, недолгое время крючничали в Рыбинске, а потом потеряли друг друга из вида. Володя знал, что Тимоша мечтал заработать сто рублей и купить в деревне у брата-пьяницы полдома да зажить с женой и детишками. Не одно лето приходил Тимоша на Волгу, но заработать ста рублей никак не мог. Теперь вот в Нижнем оказался, выгружал железо. Жил, как и большинство крючников, на барже. Обрадовались встрече оба. Только на следующий день приходит Володя к пристани, а Тимоши нет: упал с ношей, ключицу сломал, ногу вывихнул. Отыскал Володя Тимошу — лежал на барже среди лохмотьев и стонал. Привел фельдшера и каждый день стал навещать. А когда поправился Тимоша настолько, что сам потихоньку стал ходить, купил ему Володя «через» — кошелек особый и,
