Глава 1
Французское замужество Людовик XVI собирался написать собственные мемуары; об этом свидетельствовал порядок, в котором были систематизированы его личные бумаги. Королева вынашивала аналогичные намерения; она собирала и хранила обширную переписку и большое количество записей, сделанных по свежим следам событий.
Мемуары мадам Кампан
Единственное настоящее счастье в этом мире приходит со счастливым замужеством. Я могу сказать это, основываясь на своем опыте. И все зависит от женщины, которая должна быть расположенной, ласковой и способной доставлять радость…
Мария Терезия — Марии Антуанетте
Говорили, что когда я родилась, над моей колыбелью появился «призрак трона и французского палача». Однако об этом заговорили много лет спустя — есть такая привычка вспоминать пророческие приметы и символы, когда время уже показало направление и курс событий. Мое появление на свет доставило матушке мало хлопот, поскольку оно произошло как раз перед самым началом Семилетней войны и она была больше занята нависавшей угрозой, чем своей новорожденной дочерью. Почти сразу же после моего рождения она занялась государственными делами и вряд ли могла уделять мне внимание. Она привыкла рожать детей — я была пятнадцатым ребенком.
Разумеется, она хотела мальчика (хотя у нее уже было четверо сыновей), поскольку правители всегда хотят мальчиков, а еще оставалось семь дочерей, три умерли либо при своем рождении, либо в раннем детстве. Я любила слушать о том, как она поспорила со старым герцогом Тароука, какой будет у меня пол. Она побилась об заклад, что ребенок окажется девочкой. Поэтому Тароука должен был уплатить проигрыш.
Ожидая моего рождения, мама решила, что моими крестными должны стать король и королева Португалии. В более поздние годы считалось, что это было еще одним дурным знамением, поскольку в день, когда я родилась, в Лиссабоне произошло ужасное землетрясение, разрушившее город и унесшее жизни сорока тысяч человек. Позже, много позже, говорили о том, что все дети, родившиеся в этот день, были несчастными.
Однако у немногих принцесс было более счастливое детство, чем мое. В те долгие радостные дни, когда мы с сестрой Каролиной вместе играли выпарках дворца Шенбрунн, никто из нас не задумывался о будущем; мне никогда не приходила в голову мысль, что такая жизнь не может продолжаться вечно. Мы были эрцгерцогинями, наша мать была императрицей Австрии, и, по сложившимся традициям, наше детство неизбежно сокращалось, и мы, девочки, уезжали далеко от дома, чтобы стать женами незнакомых нам людей. Другая судьба была уготована нашим братьям — Фердинанду, который шел между Каролиной и мной, и Максу, который был на год моложе меня и стал последним ребенком в семье. Они были в безопасности. Они женятся и привезут своих супруг в Австрию. Однако мы никогда не обсуждали эти вопросы в те далекие летние дни в Шенбрунне и зимние — во дворце Хофбург в Вене. Мы были двумя счастливыми беззаботными девочками; единственное, что нас беспокоило, какая из наших собак принесет щенят первой и на что будут похожи эти маленькие милые создания. Мы любили собак — и она, и я.
Были уроки, но мы знали, как обращаться с нашей Эдзя, так мы называли нашу воспитательницу, которая для всех остальных была графиней фон Брандайс, внешне строгой и соблюдающей этикет, но она помогала нам, и мы всегда могли добиться того, что хотели. Я помню, как сидела в классной комнате и смотрела из окна в парк, думая о том, как все там прекрасно в то время, как я пытаюсь скопировать задание Эдзи. На листке были кляксы, а строчки всегда получались у меня неровными. Она подошла ко мне, цокнула языком и сказала, что я никогда не выучусь и ее отправят обратно домой по этой причине. Тогда я обняла ее за шею и сказала, что люблю ее — это было правдой — и что я никогда не разрешу, чтобы ее уволили — что было полным абсурдом, поскольку если бы матушка приказала ей уехать, она сделала бы это немедленно. Немного успокоившись, Эдзя прижала меня к себе, затем усадила рядом с собой и тонким карандашом стала выводить на моем листке рисунок, мне оставалось лишь обвести ее карандашные линии чернилами. Потом это вошло в привычку: она писала карандашом мои задания, а я обводила текст ручкой и в конечном итоге получалось, что я написала очень хорошо.
Меня называли Мария Антония — в семье просто Антония; лишь после решения о моем отъезде во Францию имя было изменено на Марию Антуанетту, и я должна была стараться забыть о том, что была австрийкой, — я должна была стать француженкой.
Матушка была в центре нашей жизни, хотя мы не очень часто виделись с ней; однако она всегда присутствовала среди нас в качестве главы королевской семьи, слово и желание которой было законом. Мы все ужасно боялись ее.
Как хорошо я помню зимний холод дворца Хофбург, где все окна должны были оставаться открытыми, потому что матушка считала, что свежий воздух полезен каждому. Во дворце обычно гулял пронизывающий холодный ветер. Я никогда не испытывала такого холода, как в венские зимы, и мне всегда было жалко прислугу, особенно бедную маленькую женщину-парикмахера, которая должна была вставать в пять часов утра, чтобы уложить волосы матушки, и стояла у открытого окна в ее холодной комнате. Она так гордилась, что матушка, убедившись в ее мастерстве, выбрала именно ее и доверила ей свои волосы!
Как-то я полюбопытствовала — поскольку у меня всегда были хорошие отношения со слугами, — не мечтает ли она иногда о том, чтобы руки ее были не столь ловкими и чтобы выбор пал на другого человека?
— О, мадам Антония, — ответила она, — это великолепное рабство.
Так все относились к матушке. Мы должны были повиноваться ей, и это казалось справедливым и естественным, да у нас и не появлялось мысли поступать иначе. Все мы знали, что она — верховная правительница, поскольку является дочерью Карла VI, у которого не было сына, и хотя наш отец считался императором, он был вторым после нее.
Бедный батюшка! Как я любила его! Он был беззаботным и непосредственным, и я предполагаю, что унаследовала от него эти качества. Может быть, поэтому я была его любимицей. У матери не было любимцев, и мы составляли настолько большую семью, что я едва знала некоторых своих братьев и сестер. Нас было шестнадцать, однако пятерых я никогда не видела, поскольку они умерли до того, как я могла узнать о них. Матушка гордилась нами и обычно показывала нас иностранным гостям.
— Моя семья не маленькая, — любила говорить она, и все ее поведение свидетельствовало, что она рада иметь так много детей.
Обычно раз в неделю врачи осматривали нас и проверяли наше здоровье, их заключения направлялись матушке, которая тщательно их просматривала. Когда нас вызывали к ней, мы испытывали подавленное настроение и были непохожи сами на себя; она обычно задавала нам вопросы, а мы должны были давать правильные ответы. Мне было легче, поскольку я была одной из младших, а некоторые из старших ужасно пугались, — даже Иосиф, который был на четырнадцать лет старше меня и казался таким важным, — ведь в один прекрасный день он мог стать императором. Где бы он ни появлялся, каждый приветствовал его так, будто он уже стал императором, — только не в присутствии мамы. Однажды, когда он захотел покататься на санках в неподходящее время года, его слуги доставили для этого снег с гор. Он был очень упрямым и склонным к высокомерию, и Фердинанд рассказывал мне, что матушка ругала его за «необузданное желание делать все по-своему».
