Аврам Дэвидсон
Неиссякаемый камень
Вот Часы — Часы в старой Часовой Башне, часы, чьё предназначение в том, чтобы любой мог сказать без уточнений: «Встретимся у Часов» — это они. Сусальное золото их цифр каждый год восстанавливали и подновляли, а цифры были римскими, не из-за нарочитой архаичности, но потому что, когда их изготавливали, другие цифры в окрестностях не были известны; когда делали Часы, «арабские» цифры в своём медленном продвижении в Турцию из Индии через Персию ещё не достигли этой части Европы; и, вдобавок, как знак нам, что отцы наших отцов жили, без нужды отмерять поспешность, громадный циферблат имел лишь одну стрелку, показывающую часы.
Биение сердца имперской Беллы, столицы Триединой Монархии Скифии-Паннонии-Трансбалкании было уже не столь ощутимо у Старой Ратуши, как прежде: разумеется, в День Святых Космо и Дамиана, городской совет по-прежнему в полных регалиях является на формальную церемонию избрания обер-бургомистра, но в остальную часть года мало что происходит. На башню приезжают поглядеть туристы, в рамках регулярной экскурсии, предлагаемой компанией Т. Кука, попрошайки и коробейники следуют за экскурсией, как птицы за кораблём, а селяне — для которых новое муниципальное здание, с его мансардой, мраморным холлом и пишущими машинками, не имеет почти никакого значения — селяне сделали Часовую Башню средоточием своих прогулок, что и совершали уже многие века. Слишком бородатая шутка, больше не вызывающая даже улыбки — что некоторые из них ожидают узреть появление Императора, когда движущиеся фигуры выходят отбивать часы. Неважно, приезжают ли эти крестьяне в громадных фургонах с огромными колёсами, гружённых перьями, пухом, окороками, капустой, квашеной капустой, шкурами, орехами, яйцами, фруктами и тому подобным, вплоть до бочарных клёпок и воска; приходят ли они пешком, гоня стада скота на Бычий Рынок; или прибывают по железной дороге. Как только они управляются с делами, то идут к старой Часовой Башне, будто убедиться, что она всё ещё там, ибо все их маршруты начинаются от неё: зайди в первый переулок напротив старой Часовой Башни, отсчитай два поворота до третьего, и так далее. Если они не смогут дойти отсюда в театр, к часовщику, в швейную лавку, к оружейнику или куда бы то ни было, ничто не убедит их, что можно иметь дело с этим театром, часовщиком, швейной лавкой или оружейником. Кто знает, кто они такие? Не рассыплются ли их товары в пыль, словно золото эльфов? Кто сможет вновь отыскать их? Если уж можно довольствоваться или не-довольствоваться теми торговцами, путь к которым от старой Часовой Башни известен, то, что может быть легче — или, вернее, так же легко — как ещё раз добраться до старой Часовой Башни и уже отсюда, столь же безошибочно, словно по Божьему указанию, снова вернуться к тому же торговцу?
Это ясный, сухой день в конце февраля, что подтвердили почти все последующие отчёты, — когда молодой человек из деревни — назовём его Гансли — добирается к самому подножию Старых Часов и начинает нервно озираться вокруг. Мужчина, сидящий на ступеньке на куске потёртого коврика, окликает Гансли и, весьма любезно и рассудительно, осведомляется, не может ли он помочь. Гансли оживляется.
— Почтенный господин, — говорит он, — переулок, что ведёт к переулку, где находятся ювелиры. Вот что я ищу.
Мужчина кивает. — Наверное, за обручальным кольцом? — спрашивает он.
Гансли настолько поражён, что сперва даже не краснеет. Затем он изумляется, как же смышлёны эти горожане. Что до самого этого человека, коммерсанта, он выглядит разумным и представительным. «Словно философ», объясняет он впоследствии. Это описание понятно Гансли, отцу и матери Гансли, и его наречённой невесте, и её отцу и матери. Иначе оно, недостаточно точное, могло бы означать любого, от учителя алгебры в церковно-приходской школе до инженера-строителя, закладывающего канал. Равным образом это могло бы означать законченного жулика, торгующего смесью из морской воды и метиленовой сини, как средством против коровьего бесплодия или детского несварения.
— Поскольку, — объясняет этот человек, — если за обручальным кольцом, то у меня имеется несколько на продажу.
Человек смотрит на него без следа улыбки, и это весьма успокоительно для Гансли — почём знать, вдруг над ним насмеялись, грубо подшутили насчёт ювелиров. Конечно же, этот тихий господин не сделает ничего подобного.
— Это для Белинды, — объясняет Гансли. Господин кивает, вытаскивает из кармана кусок ткани и разворачивает его. Конечно же, это кольцо. Конечно же, оно золотое. Но постойте. Оно выглядит золотым… конечно же. Но…
Он тянет время: — Сколько это может стоить? — Цена — полдуката. Это тоже облегчение, большое облегчение. Гансли может сторговать быка, лошадь, сбрую, не хуже прочих. Но насчёт колец он понятия не имеет. Но всё же, всё же — Кажется, это очень дёшево — заявляет он. — «Это золото, настоящее золото, чистое золото?» — вопрошает писклявый голосок в его ушах.
Господин спокойно кивает. — Это дёшево, — признаёт он. — Ювелир запросит больше, потому что ему нужно платить за аренду. И действительно, арендная плата очень высока. Но мне, тут, мне не нужно платить за аренду моего торгового места — он взмахивает рукой, — ибо мой домовладелец — сам Император, благослови его Господь и храни долгие годы…
— Аминь, аминь. — Гансли снимает шляпу и крестится.
— …не взимает с меня арендной платы. Поглядите, — говорит он. И вынимает из другого кармана то, что некоторые назвали бы ювелирной лупой, но Гансли зовёт это «гляделкой», термин, покрывающий всё от лупы до телескопа и вручает её Гансли. Тот рассматривает кольцо сквозь стекло, со всех сторон. Какое блестящее! Как оно сверкает в чистом зимнем воздухе! А потом Гансли замечает кое-что. Трёхглавый орёл и цифры LXI. Этого достаточно для Гансли. Он вытаскивает свой кошелёк и выбирает полдуката. Философский господин благодарит его, а он благодарит философского господина.
По возвращении домой, кольцо рассматривает отец Гансли. — Никогда не видел подобного золота, — говорит он. Потом его зоркие глаза, которые (как говорят местные) могут углядеть козлёнка за три мили в тёмном лесу, обнаруживают кое-что. — А, то Имперской Орёл! Так. То доброе золото, вот, дай-ка прикинуть. — Он медленно высчитывает. — А, шестьдесят первый год Царствования, хм, то было год назад… или вроде того… — Он поднимает кольцо. Оно прошло проверку. Гансли преклоняет колени. Его отец воздевает кольцо и благословляет им сына. Теперь все замыслы о свадьбе можно продолжать дальше. Как только установятся солнечные дни, Белинда начнёт отбеливать полотна.
Кто знает, как часто
