«Сан-сааа-саад-хаши». А что, если попробовать?
Он встаёт, подходит к двери… и произносит шёпотом, с пугливой хитривостью, поддразнивая сам себя и сам себе не веря, растягивая шипящие и шевеля одними губами: «сан-сааа-саад-хаши». Ручка поворачивается и дверь бесшумно отворяется на всю ширину…
Звали его Анатолий. Страшная истина, суть мироздания интересовала его; откуда всё пошло и чем закончиться, и он точно знал, что ответ на эти вопросы есть, и проблема лишь в том, как его найти. Он искал всю сознательную жизнь, уже с десяти лет начиная задумываться над тем, почему всё именно так, а не иначе. От восхода солнца на востоке до роста плесени на забытом куске хлеба – постоянно он задавал вопросы бабушке, с которой обычно проводил время, а она отвечала всегда одно: так должно быть. А почему должно, и именно так, она не отвечала. Или говорила: «так заведено» или «такова воля Господня». На вопросы о том, кто такой этот Господь, и почему он именно так захотел, она давала довольно туманные ответы, которыми его пытливый мозг не мог насытиться, а то и вовсе называла его почемучкой и просила не докучать болтовнёй. Но Анатолий не унимался. Едва он научился осознанно понимать, о чём пишут, он прочёл всю литературу на тему теологии и мироздания, и пришёл к выводу, что большей белиберды в мире ещё не создано. Каждый гнул кто во что горазд, придумывал свои правила для своей религии, а почему правила должны быть именно такими, объяснений не было нигде. Время шло, и путаница в его голове усиливалась с каждым прошедшим годом. Он рос раздражительным и вечно недовольным, вечно искал ответы и не находил их. Чтобы хоть немного отдохнуть, он пытался просто ни о чём не думать, однако в голове его тут же возникал вопрос, почему мыслительная деятельность так утомительна. И он проваливался в сон, и снилось ему, что он находит ответы, но как только он просыпался, врождённый реализм его уничтожал все чудеса мира грёз.
Повзрослев, он стал нелюдимым и злым. Злился на то, что не понимал, как бабушка может радоваться внуку, раз старость – величайшее проклятие человеческое – подобралась к ней; как влюблённые могут улыбаясь и держась за руку брести под зонтом в промозглый вечер, потому как если человек и может согреть себя, то только физическим трудом, но ни как ни чувствами; да и как вообще можно радоваться восходящему солнцу, если ты не знаешь точно ни свою роль, ни его. Простое человеческое счастье было недоступно ему, потому как не мог он понять его простоты.
Как-то раз, когда он ехал в переполненном трамвае и с праздным интересом разглядывал пассажиров, дивясь посредственности простых людей. Какой-то мужчина рядом с ним, лет сорока пяти, по телефону, скорее всего с супругой, обсуждал, в какой магазин лучше пойти, и настаивал, что идти надо непременно в «Ленту», так как там, со скидкой, «Лаврские» пряники стоят сорок три рубля, в «Окее» – сорок пять, а в «Пятёрочке», что в их доме, так и вовсе сорок семь (при том, что проезд в трамвае стоил сорок), и обсуждал он это в течении нескольких минут, плавно переходя на другие продукты. Его ровная, лишённая какого-либо оттенка речь взбесила Анатолия до того, что он, кинув в сторону раздражителя испепеляющий взгляд, которого тот и не заметил, вышел из трамвая и сел в другой – настолько разозлила его ничтожность и пустота жизни этого мужчины: как можно докатиться до такого – тебе за сорок, а ты обсуждаешь, в каком магазине дешевле пряники… ему самому ведь было дано великое счастье не работать, получая небольшой, но стабильный доход, и скромно жить, посвящая всё своё время изучению естества. И смутила его не столько денежная экономия – он и сам на многом экономил – а то, что подобную мелочь можно с кем-то обсуждать, то есть – тратить на это время не только своё, но и чужое. Другой раз, когда он зашёл в магазин купить себе осеннюю куртку, потому как не позволял ходить себе в обносках, правда больше из уважения к окружающим, нежели к самому себе, вместе с ним зашла семейная пара лет пятидесяти, и муж, немного пузатый, невысокий, ничем не примечательный мужчина с залысиной – рабочий класс, как определил Анатолий – заявил, когда продавец предложила ему подходящий вариант, что он не может позволить себе куртку за семь тысяч рублей. Анатолий вышел, сделав кислую мину – чем можно гордиться в жизни, если в подобном возрасте ты не можешь позволить себе средней цены вещь? Благополучие в его понимании во многом состояло из материального дохода – будучи реалистом, он видел в этом единственную реальную ценность, хоть и отказывался признавать гротеск подобной ситуации, а потому любил деньги и ненавидел их одновременно.
Однажды, когда ему было уже около тридцати, он был симпатичным молодым человеком, но жил один и как слепой котёнок блуждал среди бесконечной недосказанности, приснилось ему друг, что он листает старинные книги с какими-то иероглифами. Как обычно во сне, он пытался но не мог ничего разобрать даже среди знакомых вроде бы букв и символов, но вот перевернул он страницу, и увидел слова, но не прочёл их, а услышал чётко-чётко, словно произнёс их невидимый диктор внутри его головы:
«сан-сааа-саад-хаши».
Анатолий тут же проснулся, но лишь от того, что захотел в туалет. Слова продолжали отзываться эхом, точно сон ещё не закончился. Он встал, подошёл к двери из комнаты в коридор и прошептал заклинание – и пол под его ногами точно уплыл в неведомую тьму. Не чувствуя себя, он добрался до туалета, произнёс то же самое перед дверью туда, и она распахнулась тоже. Сделав все свои дела, сознанием при том пребывая где-то совсем в другом месте и времени, он повернулся – дверь оставалась открытой, ведь изумлённый этим чудом он не рискнул закрыть её рукой. Полагая, что заклинание подействует и в обратную сторону, оп прошептал его снова, но тут что-то резко брякнуло, словно упал на бетонный пол кусок рельса, и Анатолий проснулся – теперь по– настоящему, и с разочарованием обнаружил себя в постели, носом у самой стены и с поджатыми к животу коленями. Так опротивевшая ему реалистичность положения вошла кинжалом в сознание, добавило реализма ещё и то, что ему по-прежнему хотелось в туалет. Он решительно встал;
