В оформлении обложки использованы собственные материалы автора.
1
За просторными полями, за дремучими лесами, на пологом холме, поднимающимся из густо заросшего деревьями широкого оврага, расположилась небольшая деревня. Деревня, каких тысячи в России. Полузаброшенная, полуразвалившаяся, постепенно зарастающая сначала травой, потом кустарником, который некому и незачем было вырубать, и наконец лесом. Вдали от цивилизации, и даже храбрые дачники сюда не добирались. Когда-то большая, теперь состояла она всего из восьми домов, три из которых уже были заброшены, и медленно, с каждым годом всё больше утопали в зелени лопухов, крапивы и кустарников – летом, и в сугробах – зимой. Кто бы мог подумать, что именно в этой забытой деревне вскоре произойдут события, потрясшие немногочисленных местных жителей.
Эти немногочисленные жители ещё как-то существовали в остальных пяти домах, и представляли собой в основном стариков. В одном только доме жила супружеская пара, лет сорока, без детей (так уж получилось) – Елена и Николай. На протяжении всей совместной жизни они питали мечты (и всем их разбалтывали) выбраться отсюда в город. Но мечты эти о другой жизни были из разряда тех, которым не суждено исполнится, видимо потому, что мечтатели прилагали недостаточно усилий для их осуществления. Только мечтали, и всё. А со временем такие мечты превращаются в воображаемый, нереальный мир, как наши представления о каком-нибудь далёком зарубежном городе, о котором мы ничего, кроме названия, не знаем. Да и правильно, для некоторых людей мечты должны оставаться таковыми навсегда, так проще жить. Сбывшиеся мечты зачастую разочаровывают.
Как и все, кто ещё был в состоянии, Лена с Николаем вели небольшое хозяйство, ни к чему грандиозному не стремясь – только чтобы себя прокормить. Держали корову, кур, сажали огород. Муж, разумеется, пил – чаще, чем периодически, но не так, чтобы совсем много, погружаясь при этом в свои неясные мысли, возможно мечты, и шатаясь в такие дни по деревне и крича «вот я бы!..». В эти моменты жена побаивалась его, поэтому никогда не вмешивалась, а скорее всего ей было просто наплевать. Придя уставшая со двора или огорода, она тихонько злилась на свою участь, и с каждым годом эта злость накапливалась, поскольку выплеснуть её было не на кого, а главное – бесполезно, что она очень хорошо осознавала, и эта бесполезность злила ещё больше. Конечно, она не была зверем; злость эта переходила в беспомощную тоску и добавляла морщин на когда-то красивое лицо, теперь, как правило, по-старушечьи окружённое платком.
Другие жители деревни были значительно старше. Чётко выделенная деревенская улица уже не различалась. Дома расположились по дуге – три жилых с одной стороны, довольно близко друг к другу, и два заброшенных напротив них, но не окна в окна, а под углом – смотрели в ту сторону, где когда-то стояло ещё много жилых и хозяйственных построек, а теперь всего лишь два дома на значительном расстоянии друг от друга, один из которых ещё был обитаем. Да, обитаем, жилым его назвать язык не поворачивается. А обитал там пастух. Ни за домом, ни за территорией вокруг него (той, что у приличных хозяев зовется огородом) не следил, как и за собой, хозяйства никакого не вёл. Его существование полностью обеспечивали жители деревни – в оплату за то, что он пас их скот. Вечно в своих резиновых сапогах, в длинном чёрном непромокающем плаще с капюшоном, иногда в фуфайке с торчащей кое-где ватой, в бесформенных штанах, вызывающих вопрос, как такие вообще могли сшить. Он ходил с палкой, на которую опирался или погонял ею скот, неровной походкой, иногда что-то бормотал. Должно быть, высказывал такие же неровные мысли. Типичный пастух. Пил, когда давали, а не давали так и не пил. В деревне его недолюбливали, хотя он и был необходимым здесь человеком; считали странноватым. Людей, которые мало разговаривают и ни с кем близко не общаются, часто считают странноватыми. И хотя, казалось, в такой маленькой деревне все должны знать друг друга как свои пять пальцев, никто не мог сказать точно, сколько этому пастуху лет. С течением времени он практически не менялся. Или, может, время здесь остановилось?
В любом случае, у каждого должны быть свои маленькие тайны.
Был в деревне и ещё один жилой дом – на краю холма, там, где земля уже начинала постепенно уходить вниз, к лесу, туда же и вела грязная просёлочная дорога – единственная связь деревни с внешним миром. Доходила дорога только до этого первого дома, другие дома отсюда почти не виднелись из-за разросшегося кустарника и одичавшего сада, некогда принадлежащего людям, которых давно нет. Дальше вела тропинка. Потому что дальше никто никогда не ездил.
Жила в доме этом ещё одна супружеская пара – Нина и Фёдор, лет 65-и, но бодрые и энергичные. Вся их бурная деятельность была направлена на преувеличение собственного достатка. Они разводили кур, гусей, овец, держали пару коров, и все полученные от них продукты отвозили на старом тракторе по той самой дороге через лес в крупный посёлок, где продавали. С остальными жителями деревни они общались мало, да и некогда им было, и жители эти редко к ним заглядывали, только по необходимости – что-то попросить. Но благодаря грубому резкому характеру Нинка быстро всех выпроваживала, и такие необходимости возникали всё реже. Муж обычно был занят и не обращал на это внимания, сама она тоже много работала и не переносила попрошаек и лентяев, которыми, по её мнению, были все, кроме неё. Основную часть стада, которую ежедневно, с мая по сентябрь, пас пастух, составляли их овцы и две коровы. Были в стаде ещё и две облезлые козы сварливой бабы Зои из дома, что стоял посередине тех трёх. Слева от неё жили Ленка с Николаем, а справа в покосившемся доме – девяностолетняя бабуля, которая никого уже не держала и почти ничего не выращивала, так как не могла уже, а только целыми днями сидела у окна или у дома на скамейке, рядом с огромным кустом гортензии.
2
Дни здесь отличались друг от друга разве что погодными условиями. Один из таких дней середины августа выдался дождливым. Для пастуха он, как обычно, начался полседьмого утра, когда он подошёл к дому Нины с Фёдором и выгнал со двора стадо из двух коров и около пятнадцати овец. Жители кормили пастуха по очереди, продолжительностью в зависимости от того, сколько у
