– Считайте это страховкой, – улыбнулась Анна. – На всякий случай.
– Как пожелаешь. У меня самой было слишком мало времени на суеверия. Хотя, с учетом последних событий, возможно, зря я от них отмахнулась.
Она немного растягивала звуки, произнося слова, а движения ее головы были неровными, и это указывало на то, что алкоголь уже начал оказывать на нее воздействие.
Анна села на другой край скамьи.
– Мне очень понравилась ваша сегодняшняя речь.
Джульетта уставилась на нее с искренним изумлением:
– Правда? Удивительно, как может кому-то понравиться чье-то падение на собственный меч… – Она потерла глаза тыльной стороной руки, размазывая по коже тушь. – Я устала.
– Организация такого вечера наверняка была утомительной, – предположила Анна, не зная, отчего пытается поддержать разговор с женщиной, известной своим желанием пребывать в башне из слоновой кости.
– Не от этого, – фыркнула Джульетта. – Для этого у меня есть люди. Я только отдавала распоряжения и подписывала чеки. Хотя в последнее время я даже этим не занималась. В последние дни меня утомляет буквально все. Я все это уже видела, все уже делала, и ничто больше не приносит прежнего удовольствия. Мне стоило догадаться о том, что будет, на несколько месяцев раньше. Десять лет назад я задушила бы это в зародыше, прежде чем оно сумело окрепнуть. Чертов Дэмиен Кендал и его раскормленные толстозадые дружки!
– Так значит, не вы сами решили уйти? Но мне показалось, что вы сказали…
– Я много чего говорила… Естественно, я сама решила уволиться, но они просто не оставили мне выбора. Таково было условие выкупа газеты. Или ты думаешь, что я хочу уйти?
Откровенность редактора выбила Анну из колеи, и она не знала, как ответить.
– Если хотите узнать мое мнение, то я считаю, что это было смелое решение.
Джульетта фыркнула в свой стакан с виски.
– Искреннее. Вы показали всем, что газета выживает и у нее есть будущее, а вы настолько в этом уверены, что не боитесь ее бросить. Я считаю это смелым. Уход в блеске славы.
Джульетта ничего не сказала, глядя на Анну в упор. Далекая музыка вечеринки согревала воздух между ними. Анна не знала, не обиделась ли Джульетта, – по ее лицу ничего нельзя было прочитать. Но эта женщина определенно хотела остаться одна.
– Ты добра.
Комплимент был совершенно неожиданным и в устах Джульетты казался неуместным.
– Спасибо…
– В мире мало людей, которые были ко мне добры. Они говорят то, что, как им кажется, я хочу услышать. И мне нравится, что ты этого не делаешь. – Она допила виски и посмотрела в небо. – Спасибо.
– Не за что. – Решив, что это конец разговора, Анна поднялась, чтобы уйти. – Мне, наверное, пора возвращаться.
– Чудесное платье, – внезапно сказала Джульетта.
– Спасибо. Оно мне очень нравится.
– На это я и рассчитывала.
Анна оглянулась на Джульетту, лицо которой было все таким же непроницаемым.
– Что, простите?
– Чего ты желала, там, у фонтана?
Сбитая с толку внезапным поворотом разговора, Анна не сразу ответила.
– Я… не могу вам сказать. Иначе желание не сбудется.
– Судя по твоему виду, оно уже не сбылось. Желания слишком переоценивают. Чтобы что-то случилось, нужно работать. Как я.
Теперь она говорила загадками. Чувствуя себя немного неловко, Анна решила испытать судьбу:
– Почему вы рассчитывали, что платье мне понравится?
– Потому что оно показалось мне верным решением. Как и все остальные подарки.
И только в этот момент понимание в полной мере охватило Анну.
– Вы? Вы отправляли мне посылки?
Джульетта засмеялась и широко раскинула руки:
– Та-да-а-ам!
– Но почему? Я ведь вас почти не знаю.
– В том-то и дело. Таков был мой умный и хитрый план.
Анна вспомнила, что Бен рассказал ей, как его прижала к стенке Джульетта. Она посылала подарки женщине, с которой он пытался познакомиться… Теперь все с ужасающей точностью становилось на свои места: газета испытывала финансовые трудности, ей нужна была статья, способная дать новый старт, превзойти конкурентов и восстановить свое имя. И Анна стала невольной жертвой всего этого. Так что Бен действительно ее использовал, но заставила его именно Джульетта, использовав не меньше, чем Анну, – две марионетки из «Дейли мессенджер» сплясали согласно капризу редактора. Теперь, конечно, все становилось ясно: Джульетте было плевать на личность героини тщательно срежиссированной ею истории, ей нужна была неприметная и достаточно доверчивая особа, которая сделала бы историю достоверной. Ответ Анны и произошедшая с ней перемена не имели значения.
– Да как вы смели играть с моей жизнью? – Анне вдруг стало не важно, что она кричит, что ее голос нарушает покой сада. – Я достойна большего, чем спасение вашей газеты!
Джульетта в изумлении подняла на нее расфокусированный взгляд.
– Почему вы выбрали меня? Потому что я была достаточно глупой и незначительной, чтобы на это поддаться? И заголовок у вас был готов задолго до того, как вы попросили Бена…
– Что, прости? При чем здесь вообще Бен Мак-Ара?
Но Анна уже сорвалась:
– Он здесь при всем! Он знал о вашем плане с самого начала? Или вы использовали его точно так же, как меня?
– Погоди минуточку, послушай. Дело изначально было не в статье. Признаюсь, Мак-Ара был полезен, когда за нее взялся, и шумихи вокруг статьи оказалось достаточно, чтобы убедить Кендала и его дружков не списывать «Мессенджер» со счета, но мои мотивы были совсем иными.
– Я вам не верю.
– Ты вполне вольна это делать, мисс Браун. Что не изменит того факта, что история была для меня не важна.
– Тогда почему?
– Потому что однажды, когда мне требовалось разрешение почувствовать боль утраты, только ты мне его дала. И это произвело на меня впечатление.
Анна видела, как глубоко дышит Джульетта, и это было единственным признаком истинных чувств, которые ее тело было приучено не выдавать.
– Я не понимаю. Я никогда вам ничего не разрешала…
– Анна, присядь.
– Я не обязана вас слушаться.
– Конечно нет. Но тебе необходимо объяснение, а я его предлагаю – если ты не против меня выслушать.
Анна скрестила руки на груди и осталась стоять.
– Хорошо.
– В тот день, когда я пришла на работу после смерти матери, я, к собственному изумлению, обнаружила, что действительно любила ее все эти годы. Я воевала с ней много лет, я никогда не чувствовала ни ее любви, ни одобрения. Но мне было стыдно признаться себе в том, что я испытываю горе и боль. В тот день мы с тобой вместе ехали в лифте. И ты сказала то, чего я никогда не забуду: «И все же мама есть мама». После всего, что мне пришлось с ней пережить, я совершенно об этом забыла. Твои слова заставили меня понять: мое горе не было подтверждением того, что она имела право так ко мне относиться. Это было разрешение для дочери горевать по умершей матери. Дело было во мне, а не в ней.
