А кроме того, никакой страх не заставил бы меня дать д'Альбрэ то, чего он больше всего хочет. Ползать у него в ногах я не буду.
Я смотрю так, словно это его привели ко мне на суд за грехи, а не наоборот.
Он выпрямляется в высоком кресле, оценивающе разглядывая меня.
— Тебе за многое придется ответить, — говорит он затем. — Ты дважды срывала мои планы в отношении герцогини. Сперва похитила узника, а теперь еще и украла моих собственных детей из-под моего крова! Какому отцу приходилось терпеть подобное предательство от своей дочери? — Он поднимается и подходит ко мне. — Что ты сделала с пленником? У меня, знаешь ли, были на него планы. Небось, переспала с ним, как с тем сынком кузнеца?
До чего же тошнотворно звучит в его устах такое вот определение случившегося между мною и Чудищем! Вслух я отвечаю:
— Тот узник был для меня никем. Я просто получила задание.
— Задание? — Он медленно обходит меня кругом. — Так ты у нас действительно шлюха?
Мне вдруг хочется, чтобы он узнал, кому я в действительности служу и сколько сделала для разрушения подлых планов.
— Неужели не догадался? Я ведь не твоя дочь. Моя мать призвала в любовники Мортейна, ибо не желала жизни с тобой. Вот кто воистину меня породил!
В зале воцаряется оглушительная тишина. Нарушает ее только хлесткий звук: это д'Альбрэ влепил мне пощечину. Моя голова запрокидывается, во рту вкус крови.
— Тогда, — говорит он, — возвращение к Смерти не будет для тебя наказанием. Нужен иной способ отплатить за все то горе, которое ты мне принесла.
Знаю, мне следовало бы промолчать. Держать язык за зубами и вообще не будить лихо. Но, живя в доме графа, я и так слишком долго играла роль немого свидетеля. Хватит с меня.
— Я не просто дочь Смерти, — говорю я, — но и одна из прислужниц Мортейна. Думаешь, твои союзники и доверенные полководцы умирали от случайных причин? Нет! Это моя рука вершила правосудие Смерти!
Вот тут д'Альбрэ меня по-настоящему удивляет. Он вдруг улыбается.
— Можешь сколько угодно болтать о каком-то там древнем святом: теперь я вижу, что ты вроде меня, — произносит он с чем-то подозрительно похожим на гордость. — Ты обманываешь только себя. Какая, право, жалость, что мы с тобой так и не сумели договориться!
Слушая, как он облекает в словесную форму самый главный страх, годами отравлявший мне жизнь, я улыбаюсь. Д'Альбрэ может вести свои игры со Смертью. Он может даже преуспеть в них, но я-то Смерти родная дочь.
— Нет, — твердым голосом отвечаю я. — У меня с тобой нет ничего общего. И никогда не было. Ты хочешь сделать Мортейна орудием своей воли, но я и есть Его воля. Я никогда не убивала невинных, не убивала ради забавы. Я поднимала руку лишь на тех, кто, подобно тебе, есть сущий позор рода людского.
— Позор, говоришь? Ну, посмотрим… — Он берет прядь моих волос и перебирает их пальцами. — Нет, в самом деле, какая захватывающая идея — смешать кровные линии моего рода и самой Смерти! Кто после такого сможет противиться моей воле?
Мысль о том, что он может по-мужски коснуться меня, и в особенности о богомерзком плоде такого «союза», наполняет меня чудовищным ужасом. Я пытаюсь высвободить запястья, но веревка держит надежно. Будь проклят мой болтливый язык! Как я могла позабыть, насколько изворотлив его разум, как умеет он определять то единственное, чем человек дорожит более всего, и уничтожать это?
Д'Альбрэ улыбается. Его рука оставляет мои волосы и скользит по лицу. Почти ласково. Но я неудержимо содрогаюсь от этого прикосновения и оттого, что сулит его взгляд.
— Раз уж ты мне не дочь, — говорит он, — кто запретит сделать тебя седьмой женой?
Я нахожу взглядом мадам Динан, но на ее лице ничего не прочесть.
Д'Альбрэ подмигивает мне и треплет по щеке:
— Она возражать не будет. Она бесплодна и вполне понимает: мне требуются сыновья, чтобы наделять их владениями.
С этими словами он стискивает мой подбородок, не давая увернуться, и вжимает свои губы в мои. Это животный, сокрушительный поцелуй. Его зубы царапают мою рассеченную губу, и к горлу подступает желчь. Когда же он еще и облизывает ранку, все мое тело сводит судорогой от жуткой неправильности, невозможности происходящего.
Лишенная какой-либо возможности обороняться, я кусаю его.
Граф отшатывается, глаза темнеют от ярости. Он замахивается, чтобы вновь ударить меня…
— Нет! — на весь зал кричит Юлиан.
Д'Альбрэ пригвождает его ледяным взглядом:
— Я буду наказывать ее, как пожелаю.
— Нет, государь мой, — повторяет Юлиан.
Д'Альбрэ склоняет голову к плечу и изучающе смотрит на сына:
— Не можешь вынести, чтобы кто-то другой трогал ее?
— Дело не в этом, — говорит Юлиан.
— Может, ты желаешь ее для себя? Я многое готов тебе простить, если нарожаешь мне наследников от дочери самой Смерти!
Я жду, затаив дыхание. Возьмет ли Юлиан то, что ему предлагают?
— Нет, — произносит он.
И смотрит не на д'Альбрэ — на меня. Наши взгляды встречаются, и я понимаю, что он сделал выбор. Решил быть не возлюбленным мне, а добрым братом. Тихая радость переполняет меня. Мы всегда оказывались сильней, если противостояли нашим мучителям сообща. Но радость тотчас улетучивается, ведь я понимаю, что ему придется дорогой ценой заплатить за свой выбор. Прямо в этот миг у него на лбу проявляется смертная метка.
— Юлиан, погоди!
Я дергаюсь в его сторону, но де Люр тотчас возвращает меня на место.
Юлиан отходит прочь от д'Альбрэ и останавливается передо мной.
— Помнишь, — говорит он, — как мы были маленькими и ты боялась темноты?
— Да.
— А помнишь, что я тогда пообещал тебе?
— Да, — шепчу я.
Он пообещал, что вырастет большой и перебьет всех чудовищ.
— Я дал слово и сдержу его, — говорит он. — Жаль только, я не сделал этого раньше.
— Если сделаешь это, ты умрешь.
Он улыбается настолько кривой и тоскливой улыбкой, что у меня чуть сердце не останавливается.
— Боюсь, — говорит он, — некая часть меня, причем лучшая, уже много лет как мертва.
Он быстро целует меня в лоб, и это истинный поцелуй старшего брата. Потом отходит и поворачивается к д'Альбрэ.
Тот спрашивает:
— Ты правда готов умереть за нее, мальчик?
Вместо ответа, Юлиан обнажает меч.
Фехтовальщик он великолепный, но ему недостает жестокости и безжалостной силы д'Альбрэ. Поверить не могу, что мне придется вот так беспомощно стоять в стороне, глядя, как человек, столь долго меня любивший, умирает ради этой любви! Может, д'Альбрэ с самого начала и добивался именно такого исхода? Он ведь знает, что для меня не выдумать наказания страшнее, чем присутствие при гибели Юлиана.
