Призраки, обитающие в башне, льнут ко мне, привлеченные живым теплом. Чтобы отделаться от тягостных мыслей, я принуждаю свой разум к молчанию. Любопытно, не расскажут ли что-нибудь бесплотные духи?
Однако мне удается уловить лишь невнятные шепоты. Ни криков боли, ни мольбы о возмездии, ни воспоминаний о чудовищных испытаниях. Эти призраки витают здесь слишком давно, они завелись в башне намного раньше, чем сюда явился д'Альбрэ. Возможно даже, эти люди не были замучены, а просто умерли в замке.
Но меня наконец осеняет тихое и будничное понимание. Вот, оказывается, почему я способна видеть не только исторгнутые души в момент оставления ими земных тел, но и призраков, задержавшихся в бренном мире. Если я вправду справедливость Смерти, я должна уметь выслушивать их.
Поняв это, я обращаю свои мысли к живым. Теперь я вижу, что Жаметта всего лишь несчастная жертва, настолько запуганная, что даже не замечает прутьев собственной клетки. А мадам Динан? Когда-то и она была невинна, но это было слишком давно. С тех пор она выучилась закрывать глаза на неправедность деяний д'Альбрэ — и пересекла границу между невинными и виновными.
Ну а Юлиан? Он родился не от Мортейна и не унаследовал той силы, что досталась мне. И все-таки он отчаянно не хотел становиться тем, что пытался сделать из него д'Альбрэ, боролся как мог со своей дурной кровью… В отличие от Пьера, воспринявшего все это как должное.
Юлиан всегда проявлял ко мне доброту и любовь, в отличие от Пьера и д'Альбрэ, от которых мне приходилось ждать лишь боли и жестокости. Мы с ним столько вынесли вместе, перетерпели столько несправедливостей и обид, что даже та извращенная любовь, которую он ко мне питал, была почти как подарок. Почти. По крайней мере, она хоть как-то защищала меня от мужской алчности Пьера.
Я знаю: сокрушить противостоящего мне монстра способна только любовь. Я иду на бой, благословленная любовью Мортейна, любовью Чудища, любовью своих сестер. Но вот как выковать из этой любви оружие — ума не приложу.
Остается лишь верить Богу, чья кровь течет в моих жилах, чья благодать сформировала мой дух. Его тьма чиста и сильна, в отличие от мрака д'Альбрэ, но все-таки это тьма. Быть может, в ней таится зародыш победы. Мне нужна вера, но истинно веровать трудно. Гораздо трудней, нежели поддаться отчаянию.
Я вздрагиваю и просыпаюсь, когда в замке поворачивается ключ. Очень хочется сразу вскочить и броситься к зарешеченному окошку в двери, но я этого не делаю. Просто медленно встаю.
Потом дверь распахивается, входят двое воинов и тащат меня во внешний каземат.
— Время изведать правосудие вашего отца, — говорит капитан де Люр.
И меня ведут в комнату, где уже дожидаются мадам Динан и Жаметта. Две служанки наполняют ванну водой. Мадам даже не удостаивает меня взглядом. Она смотрит в окно.
— Снимите с нее тряпье, — приказывает она.
Служанки опасливо приближаются, но я не собираюсь причинять им вред, они же ни в чем передо мной не виноваты.
Я не спускаю глаз с Жаметты; вот с кем рада буду поквитаться, ведь это благодаря ее двуличию я здесь оказалась.
— Все, что от тебя требовалось, — это отвернуться, — негромко говорю я ей. — И тогда я исчезла бы из твоей жизни навсегда. Может, Юлиан бы меня со временем возненавидел, и у тебя появился бы шанс завоевать его. Но теперь — о, теперь я стану в его глазах мученицей, и с такой памятью обо мне тебе уже не тягаться.
Глаза у Жаметты лезут на лоб, она оглядывается на мадам: слышала ли та? Но графская любовница по-прежнему смотрит в окно.
С того времени, когда я в последний раз видела мадам, она успела изрядно состариться. Кожа обвисла, взгляд из просто беспокойного сделался прямо-таки затравленным. Словно ощутив мое внимание, она оборачивается, но и теперь в глаза упорно не смотрит.
— Лохмотья сжечь, — приказывает она служанке. — Засуньте ее в ванну.
— Можно и не засовывать. — Я ступаю через край в теплую воду и беру мыло.
Служанки выходят за дверь, и тут-то мадам Динан наконец обращается ко мне:
— Глупая девчонка! Ты все испортила!
— Вы это о чем?
— Д'Альбрэ не смог взять Ренн, как намеревался, и ему пришлось обратиться к иным средствам.
— К средствам, из-за которых маршал Рье разорвал с ним союз?
Она пропускает вопрос мимо ушей.
— Как только герцогиня вступила в брак с императором Священной Римской империи, у графа просто не осталось выбора. — Она косится на Жаметту. — Принеси для нее платье!
Жаметта кланяется и выбегает за дверь.
В памяти у меня всплывает сказанное аббатисой монастыря Святой Бригантии. Я смотрю на мадам, позабыв, что в руке у меня мыло:
— Так вот почему он вступил в переписку с регентшей Франции! Это и есть его «средство»?
— Тебе-то откуда об этом известно?
— Слухами земля полнится.
— Раз уж герцогиня не намерена держать свое слово, он заполучит герцогство иными путями!
Я пытаюсь объять огромность услышанного. Если д'Альбрэ стакнулся с французской регентшей, это грозит герцогине немалой бедой. Но вот почему мадам мне это рассказывает? Не сомневается, что я умру и унесу это знание с собой в могилу? Или в ней все же сохранилась искорка любви к отчизне и ей противен выбор, сделанный д'Альбрэ?
Но я не успеваю ни о чем больше расспросить мадам Динан: возвращается Жаметта. Она приносит одно из моих платьев: алый бархат с золотым шитьем. Не потому ли его выбрала, спрашиваю я себя, что на алом меньше заметна кровь?
ГЛАВА 49
Де Люр связывает мне руки за спиной, явно получая от этого превеликое удовольствие, и, тыча в спину, ведет в главный зал.
Я вхожу туда, высоко неся голову.
Зал битком набит вассалами и домочадцами д'Альбрэ. Оглядываясь кругом, я не замечаю никого из нантских вельмож, недавних союзников графа. Может, порвали с ним? Или, в чем-то заподозренные, не сносили голов? Или все, в ком осталась хоть капля порядочности, сбежали вместе с маршалом Рье? Об этом остается только гадать. Ясно одно: присутствующие воины и вассалы принадлежат д'Альбрэ душой и телом, причем не первый год. Это они молча наблюдали за тем, как мерзавец лишал жизни всех шесть своих жен. Это они по приказу графа рьяно запугивали город, насилуя женщин и сжигая дома непокорных. Это они выискивали слуг, сохранивших верность герцогине, и убивали безжалостно, точно крыс.
Какую бы казнь мне ни приготовил д'Альбрэ, помощи от этих людей я не дождусь.
Де Люр выталкивает меня вперед, и со связанными руками я едва не падаю. Д'Альбрэ сидит развалясь на возвышении, на хозяйском престоле. Сквозь тонкую пленочку любезности просвечивает холодная ярость. Однако обретенное предназначение так ярко пылает в моей душе, что страху нет места. А может, я просто понимаю, что волноваться не о чем. Отец Смерть никогда не отказывался от меня, не отвергнет Он меня и теперь. Наоборот, с радостью примет, когда я окончу свой земной срок.
