И вот звенит сталь — это д'Альбрэ тоже вытащил меч из ножен, и де Люр оттаскивает меня за пределы круга, образованного вельможами. В зале опять воцаряется полная тишина. Юлиан атакует первым, он делает серию стремительных выпадов… Д'Альбрэ отвечает зверским размахом, заставляя Юлиана отскочить, иначе будет зарублен.
Они пристально глядят друг на друга, ожидая, кто первым сделает новое движение; я же выворачиваю запястья, силясь дотянуться пальцами до узла. Ничего не получается. Я верчу головой туда и сюда, оглядывая жесткие, не отмеченные ни малейшим сочувствием лица.
Чудище непременно придет за мной.
Только он опоздает…
Зрители одобрительно гудят, и мой взгляд снова перескакивает на поединщиков. Я успеваю увидеть, как д'Альбрэ наносит один за другим два быстрых удара: слева и справа Юлиану в голову. Тут я начинаю подозревать, что граф лишь играет с Юлианом, не желая на самом деле его убивать. Во всяком случае, пока.
Юлиан почти оглушен, и это позволяет д'Альбрэ пройти его защиту и ударить по ребрам. Я закусываю распухшую губу, чтобы не закричать в голос. Юлиан сгибается пополам, морщась от боли и тяжело дыша. Сквозь дыру на его камзоле сочится кровь.
Зрители улыбаются, довольные зрелищем первой крови. Они переминаются и теснятся… и я вдруг чувствую на своих связанных запястьях чью-то руку. Я отстраняюсь, полагая, что это надумал посвоевольничать кто-нибудь из воинов, потом до меня доходит: а ведь руки-то женские!
Еще миг, и мне в ладонь вкладывают что-то острое и твердое.
Это нож!
До предела скосив глаза, я замечаю Жаметту — она поспешно отступает в толпу. Меня она терпеть не может, но… любит Юлиана.
Ну хорошо, и что же мне делать с этим маленьким ножом? Зачем она его дала? Чтобы я Юлиановы мучения прекратила? Или Жаметта надеется, что я немедленно покончу с собой и опять-таки остановлю поединок?
Не отводя взгляда от вельмож, стоящих непосредственно передо мной, я с привычной ловкостью перехватываю ножик таким образом, что он исчезает из виду, затем поворачиваю лезвие, пока не нащупываю им веревку. И потихоньку пилю свои путы.
Теперь д'Альбрэ действительно играет, забавляется с Юлианом. Быстрый удар, царапина, порез на плече… Юлиан бросается вбок, под руку д'Альбрэ, и бьет снизу вверх, почти — почти! — успевая пырнуть графа в живот, но в последнее мгновение тот уворачивается. Настроение зрителей снова ощутимо меняется, теперь они недовольны: Юлиана здесь не любит никто. В отличие от Пьера, для них он никогда не был своим.
Юлиан явно устал, его движения утратили быстроту. Я изо всех сил режу веревки. Пальцы сводит судорогой, я успела порезаться, и руки стали скользкими от крови.
Пользуясь завоеванным преимуществом, д'Альбрэ с силой замахивается. Юлиан пригибается, так что меч со свистом рассекает пустой воздух. Граф на миг теряет равновесие, и Юлиан наконец-то достает его. Раздается такой треск, что я уверена: он, по крайней мере, сломал д'Альбрэ ребро. Хочется заорать от восторга, но я молчу. Еще не хватало выдать себя!
Юлиан больше не притворяется, что бьется честно и по правилам. Он бросается вперед, готовя удар, грозящий раскроить д'Альбрэ череп. Тот делает шаг назад, спотыкается, падает… и удар пропадает впустую. Я же отчетливо понимаю: даже если каким-то чудом Юлиан выиграет поединок, уйти отсюда ему вряд ли дадут.
А я все не могу расправиться с треклятой веревкой! Право, Жаметта не переломилась бы, перерезав ее для меня. Ножик слишком мал. Почти бесполезен.
Юлиан весь в крови, текущей из дюжины порезов. Если и был на нем какой долг передо мной, теперь он отдан сполна.
Новый обмен стремительными ударами… Я отвожу глаза. Усталость Юлиана очевидна настолько, что я уже боюсь, как бы очередной выпад не стал для него последним. Дергаю веревку, — может, я уже достаточно ее разлохматила? Нет, все еще держится.
Лязг мечей между тем стихает, и я вскидываю глаза. Юлиан тяжело дышит, я чувствую, как, силясь напитать изнемогающее тело, колотится его сердце, и мое собственное болит вместе с ним. Вот д'Альбрэ налетает вновь, стремительно, мощно, но невероятным образом Юлиан отражает удар за ударом, пока яростный замах едва не сносит ему голову с плеч. Он успевает вовремя шарахнуться прочь, но кончик клинка до кости рассекает правую щеку. Как же хочется броситься в этот круг, закрыть брата собой, вынудить д'Альбрэ прекратить жестокую игру! Я даже не осознаю, что сделала шаг вперед, и понимаю это, только когда де Люр в очередной раз оттаскивает меня. Оглядываюсь на него, вознося Отцу неслышную молитву: вот бы после того, как я убью д'Альбрэ, прожить еще немножко, чтобы прикончить еще и де Люра…
После того, как? Если я убью д'Альбрэ. Поединок близится к завершению. Юлиан уже нетвердо держится на ногах, его рука с мечом безвольно свисает, клинок чертит по полу…
Однако д'Альбрэ не спешит добивать его.
— Клянусь Богом, пора положить этому конец! — произносит он неожиданно.
Поднимает меч высоко над головой… и, вместо того чтобы обрушить его на Юлиана, вдруг поворачивается ко мне.
Во мне поднимается радость: значит, не придется смотреть, как умирает некогда любимый мною человек.
Но Юлиан, мой сообразительный Юлиан, успевает заметить движение графа и понять, что у того на уме. Он прыжком бросается ко мне и заслоняет меня, и клинок врубается ему в грудь.
Его темные глаза расширяются от боли, я кричу, переламываясь в поясе… и веревка на моих запястьях наконец лопается.
Юлиан падает. Зрители дружно умолкают и делают шаг назад. Не из уважения к сраженному. Каждый боится за свою шкуру: как сейчас поведет себя д'Альбрэ, предсказать невозможно.
Я падаю на колени подле брата. Рукоять меча выскользнула из хватки д'Альбрэ, и он торчит в пробитой груди. Повсюду алая кровь, только лицо у Юлиана белое-белое. Его душа бьется в узах смертного тела, стремясь вырваться наружу, спастись от всепоглощающей боли. Юлиан пытается говорить, но бескровные губы уже не могут произнести внятного слова.
— Возлюбленный брат мой, ты ошибался: лучшая твоя часть еще жива, — проговариваю я.
Наклоняюсь и целую его в лоб. В знак прощения. И прощания.
И как только я это делаю, его душа покидает бренную оболочку, словно дожидалась лишь моего разрешения. Теперь она свободна. Наконец-то избавлена от скверны мира, в котором маялась так долго.
По мраморному полу бухают сапоги, и я вижу над собой д'Альбрэ. Он толкает Юлиана ногой:
— Придется добавить в список твоих преступлений еще и гибель моего сына!
Я смотрю на покрытое ранами безжизненное тело брата… и вдруг понимаю: чтобы победить д'Альбрэ, моя любовь лишь должна обладать большей силой, чем его ненависть.
И у меня это есть. Мое сердце полно любви, той самой любви, которую я не смела как-либо выразить, чтобы не навлечь беду на тех, кто был мне дорог. Теперь их здесь нет, и д'Альбрэ не дотянется до них. Осталась лишь я.
