Она была в фартуке и в этом кухонном наряде, несколько растрепанная, какая-то очень домашняя, в самом деле напоминала курицу. Мы выпили, по паре рюмок коньяка, Люка накормила нас роскошным омлетом с зеленью и спросила, нет ли у меня на примете какого-нибудь парня, способного водить катафальный «кадиллак», только чтоб он был не алкашом вроде меня, не эротическим маньяком вроде меня и не последней сволочью, а впрочем, последнее ко мне, мать мою так, не относится. В этот момент я стоял у окна, глядя в мерно гудящее ложе широкой улицы, железным фыркающим потоком сочившейся мимо Отарова дома. Улица текла, как расцвеченная солнечными блестками река.
— Ты решила выставить меня вон? — спросил я.
— Да нет… Просто я подумала, что теперь ты найдешь себе занятие повеселей, — пожала она плечами.
Я отвернулся к окну и покачал головой.
— Куда я денусь от этой реки.
Поправка моего здоровья затянулась далеко за полночь и завершилась тем, что я заснул прямо на кухонном столе. Люка с Отаром перетащили меня на диван, спал я скверно, мутно, в поту, несколько раз поднимался и, сшибая углы, тащился в туалет, чтобы сунуть в рот два пальца, а утром меня поднял на ноги телефонный звонок. Отар с Люкой куда-то ушли, поставив аппарат у дивана, я поднял трубку, но ничего не услышал и сразу догадался, что это звонит Василек.
— Привет, детка, я вернулся, — с трудом выдавил я из себя и тут же прикусил язык, но не потому, что вдруг муторная одурь нахлынула и отпрыснулась липкой росой на лбу — что ты делаешь, она ведь тебя не может слышать! — а просто молчание ее было оглушительным и- страшным, как крик, и потому я, моментально протрезвев, ринулся на улицу, схватил такси, помчался на «Аэропорт» и у поворота с Ленинградского шоссе на тенистую аллею, ведущую во двор, вдруг тяжко и удушливо, весь разом, от лба до щиколоток, вспотел: возле стены, где происходила, как правило, раздача золотых рыбок, тупо каменели, сцепив руки за спиной, два грузных мента и пялились на асфальт, забрызганный чем-то темным, лоснящимся, и мне не требовалось подсказки, чтобы распознать природу этих темных пятен, как выглядит кровь на камне, я знаю. Растолкав толпу, сгрудившуюся у огороженного красно-белыми ленточками пятачка асфальта, я ничего нового не увидел, повертел головой и заметил стоящую чуть поодаль худенькую девочку, ту самую, что видел ползущей к помойке наутро после возвращения из Казантипа, — глаза заплаканы, губы распахнутого ротика мелко подрагивают, пальцы, ощупывающие лицо, тоже — она-то и рассказала: было ночью, часа в три, клиенты выбирали девочек, подъехала какая-то темная машина, марки она не помнит, открылось окно, оттуда вылетел какой-то предмет, упал на землю, прямо к ногам Анжелы, направлявшейся от подвала к стене, а потом была страшная вспышка и грохот чудовищный, несколько стекол на первом этаже в доме вылетели, но прежде чем полыхнуло, как девочке показалось, Анжела метнулась наперерез предмету, катящемуся к стене, словно стену с девочками от него оберегая. Ну а потом уж и рвануло. Четверо девочек ранены, сейчас в больнице.
— А Анжела? — не своим голосом спросил я.
Девочка всхлипнула, уронила голову и пошла прочь — куда она шла? зачем? где ее дом теперь? — один из ментов на мой вопрос — что это было, Ф1, РГД-5? — пожал плечами: что-то вроде того, рвануло классно, тут собирались проститутки, наверное, произошел обычный разбор полетов из-за места под солнцем, точнее, — он смачно хохотнул — под луной, одну из этих шлюх разнесло на мелкие куски, и вот что странно, когда они, менты, примчались сюда, она была уже, разумеется, мертва — вся, за исключением глаз, глаза были открыты и казались живыми.
— Да-да, — сказал я, — живыми, — и вдруг поразительно отчетливо вспомнил Анжелины предсмертные глаза.
Я похоронил ее в самом дорогом гробу и, прежде чем закрыть крышку, положил в домовину кассету с фильмом «Красотка», где Джулия Робертс играла уличную проститутку, а Ричард Гир очаровательного миллиардера и где у них, разумеется, — у проститутки и миллиардера — все в конце концов сладилось.
Спустя недели две я вспомнил, что так и не вернул Бэмби две сотни, которые она мне ссудила когда-то в приемной нашего офиса. Ни телефона ее, ни адреса у меня под рукой не оказалось, поэтому, купив пару ящиков дорогого пива «Гиннес» (не пивной завод, как обещал, но все-таки…), я поехал в сумасшедший дом, где и застал Бэмби в крохотной мастерской за просмотром очередной порции этюдов. И опять — как и в тот раз, когда я наведался сюда впервые, — меня поразила вопиющая реалистичность этих работ. И опять Бэмби предложила мне оставаться — пожить, отдохнуть, а она тем временем научит меня рисовать пастелью и, возможно, даже — акварелью. Я сказал, что, наверное, это было бы здорово, но у меня слишком много работы, и ей все не видно конца, да и вообще наше с ней пребывание в желтых стенах выглядело бы слишком затрепанной метафорой.
— Чего? — зычно протянула Бэмби, поглаживая темный пушок над верхней губой, — Метафорой?
— Ну в том смысле, что психушка надежно оберегает в своих стенах нормальных людей, тогда как все остальные, те, кто живет себе поживает вне этих стен, определенно и в клинической форме — чокнутые.
— М-да, — сумрачно покивала Бэмби. — В этом что-то есть. Надо что-то менять. Надоело… — Она обвела тусклым взглядом мастерскую и сказала: — Поехали, Паша, ко мне, напьемся напоследок, я с понедельника встаю в сухой док и начинаю принимать какую-то отраву для похудания, ага, от Ирвин Нэйчуралз, шесть в одном, или как там эта хренота называется? — словом, скоро буду, как Лариса Долина.
Я сказал: да, поехали напьемся, но только с одним условием, чтоб ты по окончании курса походила на Долину только чисто внешне! — и Бэмби тут же вскинулась: что ты имеешь в виду? — а я сказал: говорят, когда она была нормальной теткой в нормальном теле, то пела не попсу, а хороший джаз.
Когда еще через неделю, после непонятных проволочек и утрясок каких-то идиотских нестыковок в договоре о покупке «харлея», я получил его, наконец, мы с Васильком с утра пораньше покатили в гости к Майку. Ворота логова были распахнуты, а из гаражного ангара доносился неясный гул. Выключив двигатель, я на руках закатил мотоцикл во двор, заглянул в ангар и застал там знакомую компанию сидящей вокруг груды обломков, в которых я с некотором трудом опознал останки той «ямахи», на которой ездил Майк. В отличие от прошлого раза общество пило не пиво, а водку.
— Я угодил на поминки? — спросил я.
Майк скорбно кивнул и протянул мне стакан.
— Да тут на днях… — Он звучно почесал косматую бороду. — Чудили немного в одном придорожном кабаке. — Он погладил покореженный бензобак с таким чувством, будто проводил ладонью по лицу покойника, опуская его веки. — Сдуру оставил его в сторонке, у обочины. И вот на тебе — в него влепился на полном ходу какой-то пьяный фраер на джипе… Ну, я ребра-то этому придурку, конечно, переломал для порядка, но что толку-то? Садись, помянем.
— Сейчас. Минуту.
Я вышел, завел «харлей», медленно вкатился в ангар.
— Твой «Урал» я ведь тоже угробил. Может, тебе этот конь подойдет?
