Работы импрессионистов не только прекрасны. Вы даже не отдаете себе отчет, насколько созерцание их психологически целебно и оздоравливающе. Но есть еще один момент – это то, что импрессионизм разрушает. Только Эдуард Мане может как-то совмещать то и другое. Но вообще импрессионизм разрушает картину на части и создает этюдность.
Обратимся к Клоду Моне. Посмотрите на его картину «Прогулка. Камилла Моне с сыном Жаном (Женщина с зонтиком)». По размеру это довольно большая картина, но какой бы большой она ни была, она все равно воспринимается как этюд. Когда мы говорим «картина», то подразумеваем какой-то момент драматургии: там что-то должно случаться, должно быть изображено какое-то происшествие. А этюд есть этюд. И картина импрессионистов не предполагает изображения никакого другого события, кроме события светового. Именно с картин Клода Моне в живописи появляется новый герой, который занимает собой все пространство. Этим героем становится солнечный свет. Импрессионизм – это мир в солнечном свете, даже если идет дождь, даже если на картине изображен вокзал, с которого валит густой пар. Импрессионизм – это изображение мира света. Это не изображение мира исторических событий, мира психологических драм, а именно изображение солнечного света и всего того, что случайно попадает в объектив художника. «Женщина с зонтиком» – большая картина, которую мы можем назвать этюдом. На ней изображена мадам Моне. Но нам неважен ее зонтик или платье, а важен только солнечный свет, создающий уникальный эффект. Мадам Моне идет по земле или нет? Мир теряет массу, происходит космическое чудо. Это совершенно удивительно. В живописи импрессионистов мир становится физически лишенным фактуры и веса.
В 1874 году в мастерской фотографа Надара на бульваре Капуцинок была выставлена картина Клода Моне под названием «Впечатление. Восход солнца». Пожалуй, более точного названия не подобрать: художник изобразил впечатление от восхода солнца. Он запечатлел эту мгновенность, недлительность состояния. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! А как мгновение можно запечатлеть? Этюдным способом.
В творчестве Клода Моне с самого начала определяются основные черты его видения. Когда вы смотрите на его картины, кажется, что можно двигать рамку в разные стороны. Что может попасть в его объектив? Все, что угодно. И так с любой из его картин. А самое главное – их можно переворачивать с ног на голову, и при этом тоже ничего не изменится, только станет еще интереснее. Это происходит потому, что Моне с самого начала пишет настоящую живописную реальность. Он фиксирует свое живописное впечатление. В основном он пишет пейзажи, и с самых первых работ у него на картинах особым образом изображена вода – как отражение неба, как отсвет.
Поскольку Клод Моне – идеальный импрессионист, то ничего, кроме этого ощущения света через мгновенное впитывание, у него нет. Это глубокая метафизика. Моне – удивительный художник, и вы вместе с ним попадаете в удивительное состояние. С его приходом произошла смена одного искусства на другое, одного языка на другой. Можно сказать так: мир больше не описывается событийно. Моне описывает его только как впечатление, он описывает его через отдельных героев. У него от картины к картине меняется не только палитра, но и мазок. С Моне происходят удивительные вещи: он как художник проделывает невероятную эволюцию. Взглянем, например, на его серию «Руанский собор». Его картины – это часть воздуха. И неважно, что он пишет: свою жену с зонтиком, где единственной осязаемой вещью является только зонт, или вокзал Сен-Лазар, где все проникнуто состоянием эффекта от дыма, идущего со всех сторон, и все отсвечивает через стеклянную крышу вокзала… И собор, который он пишет один раз, потом второй, потом пятый – в разное время суток. Каждый раз у него абсолютно другое живописное состояние.
Если вы подвергнете картины Клода Моне увеличению, то увидите очень интересную вещь. В его работах 1870-х годов мир, потеряв материальность и вес, обретает какое-то изумительно мирное и очень умиротворенно-счастливое настроение. Зелень сада, скатерть, какая-то женщина в белом платье, все движется, все похоже на сон, и вместе с тем картина не имеет границ. Это фрагмент мира. Пространство, каким оно было у Давида или у Рембрандта, исчезает. Это мир в каком-то однородном, живописно-духовном впечатлении. И из-за неопределенности границ вам очень легко оказаться внутри него. Почему, когда братья Люмьер показали «Прибытие поезда», зрители испугались? Потому что казалось, что границы между ними и поездом нет, что поезд сейчас въедет прямо в зрителей. У настоящих импрессионистов, таких как Моне или Ренуар, тоже нет этих границ, рамок. Зрителю очень легко оказаться внутри их пространства. И это делает человека счастливым.
Моне в своем искусстве был абсолютным гением. Он полностью и заново сотворил мир, создал импрессионизм как явление, он вовлек нас в этот мир, сделав его частью. Всех импрессионистов можно сравнить с тем крысоловом из сказки, который увлек за собой детей игрой на дудочке. Но таких, как Моне, нет. Он очень последователен. И у него от этого попадания в сказку живописи возникает странный эффект – зритель может очень долго простоять перед его картинами. Все импрессионисты – это художники, перед картинами которых вам хочется стоять. Но перед Клодом Моне просто тяжелеют ноги, и вы, как героиня сказки «Алиса в Стране чудес», оказываетесь внутри этого удивительно теплого мира. Переверните его вверх ногами – и что получится? Вы увидите, что это отражение. Вот это фокус!
В первой половине XIX века произошел такой случай. Делакруа, властитель дум (а они все были тогда социально заряжены), написал картину «Резня на Хиосе». Так как они все были люди передовые, то все сочувствовали грекам, сражавшимся против турок. И вот Делакруа пишет, как турки истребляют греков. Общество должно отзываться на такие события – и оно отозвалось. К Делакруа пришел поэт и критик Бодлер и сказал: «Гениально! Знаешь, только вот тут немного не так. Ты видел работы английского художника Констебла? Правда, у него зелень красивая? Пойди, еще раз посмотри и напиши зелень». И Делакруа так и сделал, потому что Бодлер для тех художников был тем же самым, кем Стасов для наших. Наши художники писали то, что велел писать Стасов. Например, картины Репина написаны совместно со Стасовым: Стасов говорил, а Репин реализовывал. Так же во Франции смотрели на Бодлера. И вот Делакруа переписал картину. Бодлер посмотрел на нее и сказал: «А знаешь, ты ее переверни вверх ногами. Когда картина перевернута, то она должна пониматься точно так же, как и в нормальном положении».
И «Восходящее солнце» Моне можно перевернуть вверх ногами. Тогда то, что мы увидим, будет выглядеть как отражение. По сути, какая разница, как смотреть?
На картинах Клода Моне никогда не повторяется мазок. Они у него всегда разные. Дело в том, что этот мазок и есть живопись. А что он изображает? Впечатление. Моне изменил наше отношение к живописи, к этюду, к мазку, к палитре. Он показал нам, что есть предмет живописи. Оказывается, предметом живописи может быть обыкновенное облако и цветок. Моне изменил наше представление о предмете живописи и о его границе. Через живописный язык он учил нас смотреть на живопись. Он предложил нам смотреть на живопись как на предмет искусства, а мы привыкли воспринимать ее как изображение чего-то. И именно Клод Моне показал нам, что живопись вовсе не обязательно должна что-то изображать.
