я говорил тебе по поводу лжи?
Слезы льются из моих глаз, а я остаюсь неподвижной, делая неглубокие вдохи, чтобы не прижаться к острию клинка Джованни. Сегодня вечером моя жизнь оборвется, и я знаю это с полной уверенностью. Это последний раз, когда я вижу парней. Джованни ни за что на свете не позволит нам уйти. Он лишит меня жизни, чтобы наказать мальчиков, и они навсегда будут вынуждены жить под его властью.
Тяжелый взгляд Романа задерживается на мне, и я не вижу ничего, кроме боли, вины и опустошения. Он тоже это знает. Это конец. Я просто еще одна девушка в длинной череде женщин, которых уничтожил его отец.
Солдаты отбирают у Марка и Леви оружие и толкают их, пока они не встают перед своим отцом, но их глаза устремлены только на меня.
— На колени, — требует Джованни, выплевывая каждое слово, как будто они отравляют его рот.
Они сопротивляются требованиям своего отца до тех пор, пока солдаты не выбивают у них почву из-под ног и не бросают на окровавленную траву. Маркус стонет, когда солдат наклоняется над ним и бьет его по ребрам, и я вскрикиваю, услышав отчетливый звук ломающихся костей.
Взгляд Джованни возвращается ко мне, как будто он забыл, что я здесь, и он переводит взгляд на одного из своих солдат.
— Возьми ее, — выплевывает он.
Его тяжелый ботинок отрывается от моей груди, и я делаю глубокий вдох, когда нож отодвигается от моего горла. Я пытаюсь вырваться, когда Джованни отступает назад, чтобы освободить место для охранника, но это бесполезно. Мое тело слабо, и чем больше я сопротивляюсь, тем хуже будет моя смерть.
Солдат поднимает меня с земли, вырывая мою руку из руки Романа, а из глубины моей груди вырывается крик боли. Он тащит меня прочь, останавливаясь всего в нескольких футах от того места, где братья наблюдают за мной через плечо своего отца, каждый из них смотрит на меня так, словно я их последняя надежда.
Мои руки яростно заламывают за спину до такой степени, что я боюсь, что мои плечи выскочат из суставов, и когда я всхлипываю от боли и страха, солдат ударяет меня коленом в спину. Его рука обхватывает мое горло и сильно сжимает.
— Если ты не заткнешься, я перережу твою чертову глотку и буду трахать тебя на глазах у твоих парней, пока ты будешь истекать кровью подо мной.
Я тяжело сглатываю, ни секунды не сомневаясь, что он попробует это сделать, хотя один из парней поимеет это прежде, чем у него появится шанс, только это заставит Джованни наказать их, и я не могу представить, что еще он может сделать.
Мое сердце разбивается, и я пытаюсь подавить страх, пытаюсь быть сильной ради них и найти какой-нибудь выход, но я не в своей лиге. Мы в полной заднице, и выхода нет.
— А что с ними? — спрашивает один из солдат, оборачиваясь, чтобы взглянуть на четырех кузенов, которые выглядят гораздо хуже, хотя тот факт, что они все еще живы, говорит о многом. Солдаты стоят у них за спиной, не давая им сбежать.
Губы Джованни сжимаются в плотную линию, и становится ясно, что он испытывает противоречия по этому поводу. Виктор был его ближайшим братом. Он доверял ему, и это его единственные оставшиеся сыновья, но, видимо, в этом мире это не имеет большого значения.
— Убей их, — говорит он, пожимая плечами. — Сделай это побыстрее.
Кузены тянутся к солдатам, корчась в агонии, и не успевают они сделать и шага, как их казнят, как животных. Их тела падают на землю, а с моих губ срывается болезненный вздох, я в ужасе от жестокости Джованни. Это были мальчики, которых он помог вырастить в мужчин, он наблюдал за их взрослением, заботился о них и участвовал в их жизни как их самый бесстрашный дядя. Они поклялись в верности братьям, но их сердца были с Джованни, и все же он предал их, словно они были грязью под его ногами.
Охранники переступают через их упавшие тела, и я отвожу взгляд, не в силах осознать отвратительное проявление предательства. Когда братья убивают, это необходимо, это потому, что кто-то облажался и им нужно исправить ошибку. Конечно, они делают это дикими, абсурдными способами, которые заводят их, но чего они не делают, так это не предают тех, кто им доверяет. Они жестокие люди, но у них добрые сердца несмотря на то, что они говорят.
Джованни — это нечто другое. Он заботится о себе и только о себе, и ему плевать, на кого придется наступить, чтобы добраться до вершины. Он мерзкий монстр, не имеющий абсолютно никаких моральных принципов, и я ненавижу то, что мне не предоставится возможность вырвать ему глотку через задницу.
Взгляд Леви задерживается на мне, и мое сердце разбивается. Крупная слеза скатывается по моей щеке, и когда она падает мне на воротник, его взгляд становится жестче, темнеет от отчаяния. Он бросает яростный взгляд на своего отца, и я тяжело сглатываю, уже ненавидя то, что будет дальше.
— Чего ты хочешь? — Леви сплевывает, завязав со своими дерьмовыми играми. — Назови это, и мы, черт возьми, сделаем это, только не впутывай ее. Она уже достаточно настрадалась.
Джованни смеется, его взгляд возвращается ко мне.
— Мы уже проходили это раньше, не так ли? — говорит он, его губы растягиваются в кривой ухмылке, имея в виду ту ночь, когда его охранники вытащили меня из постели и он заставил меня выбрать, кто из его сыновей должен умереть. Они стояли на коленях точно так же, с застегнутыми на шеях шоковыми ошейниками. Он оглядывал своих сыновей и напевал про себя: Ини, мини, мини, мо, кто из моих сыновей должен умереть.
На каком-то уровне я знаю, что он просто издевается надо мной, но при мысли о том, что он унесет кого-то из них с собой в могилу, по моему лицу текут слезы.
— Пошел ты, — выплевываю я, мои слова с трудом прорываются сквозь крепкую хватку солдата на моем горле, пока я делаю все возможное, чтобы отвлечь его внимание от сыновей. — Где ребенок?
— Ребенок? — смеется он, вытаскивая телефон из кармана и протягивает его мальчикам. — А, ты имеешь в виду этого ребенка?
Лицо Романа бледнеет, а я напрягаюсь, не в силах разглядеть экран, но что бы там ни было, я знаю, что это плохо.
— Я нажму одну кнопку на этом телефоне, и все взорвётся.
Блядь, нет.
Мое сердце замирает, когда
