рука Романа тянется к отцу, выхватывает нож прямо из его хватки и без особых усилий перерезает глотки мужчинам за спинами его братьев, прежде чем подойти к отцу и приставить лезвие к его горлу.
— Прекрати это, — рычит он, его тон такой низкий, что вибрирует прямо у меня в груди. Леви и Маркус начинают подниматься на ноги, а Роман продолжает. — Если ты тронешь хоть один гребаный волосок на его голове, клянусь, я заставлю тебя пожалеть об этом.
Джованни стоит лицом к лицу со своим сыном, почти забыв о приставленном к его горлу клинке, когда его губы растягиваются в злобной усмешке.
— Отступи, Роман. Подчинись мне, и ребенок твой.
Маркус тихо выдыхает и заходит Роману за спину, его рука прижимается к его спине.
— Давай, брат. Давай доживем до следующего дня, чтобы сражаться. Я еще не готов все потерять.
Роман не двигается с места, выдерживая пристальный взгляд отца, пока тот молча трясется от ярости.
— Роман, — хнычу я, с трудом сглатывая. — Пожалуйста. Дай ему то, что он хочет, и твой сын будет с тобой.
Роман усмехается, отрывая пристальный взгляд от своего отца, и переводит свой сокрушенный взгляд на меня. Он отступает назад, глядя на меня так, словно у меня есть ответы на все вопросы, но у меня нет ничего, кроме боли и страхов. Я ни черта не могу предложить, чтобы все уладить, и, глядя сейчас глубоко в его глаза, становится ясно, что он считает это ловушкой, но это риск, на который он не может не пойти.
Жизнь его сына висит на волоске, и нет ни одной вещи, которую бы он не сделал, чтобы спасти его.
Трое солдат заходят братьям за спину, ставят их на колени, затем связывают им запястья скотчем, забирают нож из рук Романа и бросают его обратно Джованни. Я стискиваю челюсти, наблюдая, как мои люди падают с самого высокого пьедестала, и без предупреждения кто-то сзади пинает меня по коленям, и я падаю в окровавленную траву.
Джованни смеется и делает шаг к сыновьям, поворачивая телефон в руках. Он с обожанием смотрит на ребенка, и тут же на его лице появляется что-то зловещее. Он что-то делает в своем телефоне, а затем поднимает взгляд, чтобы встретить взгляд Романа, как раз в тот момент, когда вдалеке раздается взрыв, на мгновение озаряющий небо.
У меня перехватывает дыхание, прежде чем из меня вырывается мучительный крик, ослепленный яростью. Слезы застилают мне зрение, и я ничего не вижу, только слышу воющий смех Джованни. Я смаргиваю слезы и вижу, что Роман тяжело дышит, солдаты отчаянно сдерживают трех братьев, пока Джованни не бросает телефон перед ними.
— Расслабься, — усмехается Джованни. — Ты все так упростил. С твоим братом все в порядке.
Роман просто смотрит на изображение ребенка, его грудь поднимается и опускается в яростных вздохах, пока Леви вырывается из хватки солдата.
— Брат? — выплевывает он. — Ты имеешь в виду его сына. Твоего внука.
Джованни медленно расхаживает перед ними.
— Ини, мини, мини, мо, — поет он, слова такие тихие, что я их едва слышу. Холод пробегает по моему телу, и я качаю головой, мое сердце колотится со скоростью миллион миль в час.
— Я сказал — брат? — спрашивает он, останавливаясь перед Романом и глядя ему прямо в глаза. Он наклоняется, ухмыляясь прямо ему в лицо. — Именно это я и имею в виду. Тот ребенок, за которого ты так упорно боролся, он мой. Твоя маленькая подружка была всего лишь дешевой, потрепанной шлюхой.
Нет. Нет, этого не может быть.
Моя грудь опускается, сердце замирает, когда я смотрю на Романа и не вижу ничего, кроме опустошения на его потрясающем лице, его сердце разбивается прямо у меня на глазах. Я вырываюсь из хватки солдата на моем теле, пытаясь столкнуть его с себя. Я бы все отдала, чтобы броситься в его теплые объятия и сказать ему, что все будет хорошо, но как, черт возьми, он вообще собирается жить дальше, все это время веря, что у него был сын, только для того, чтобы его вырвали у него из-под носа.
Джованни смеется про себя, отстраняясь, когда Роман пытается освободиться от пут.
— Правильно, сынок. Она была маленькой тугой сучкой с отвратительным прикусом. Ариана не могла дать мне то, что я хотел. Она была конченой шлюхой, поэтому я взял то, что мне было нужно, у Фелисити. Она смогла выносить сына, которого я воспитаю по своему образу и подобию, который будет всем, чем вы трое никогда не смогли бы стать.
Гребаный ад.
Гордость вспыхивает на лице Джованни, когда он смотрит, как его сын разваливается на куски у его ног.
Нет сомнений, что он может лгать, что он мог выдумать это просто для того, чтобы задурить Роману голову, но гордость в его тоне, радость от того, что он наконец-то может рассказать своему сыну о том, что он сделал, слишком реальна. Ребенок действительно сын Джованни.
— Слабаки, — выплевывает Джованни, оглядывая их троих, прежде чем повернуться ко мне. — Вот что ты с ними сделала. Они были сильными, бесстрашными. Они были бы богами среди людей, но ты сделала их слабыми.
Я качаю головой, понимая, насколько он неправ.
— Нет, — говорю я ему. — Они не слабые. Они самые сильные люди, которых я знаю, и ты просто напуган, потому что понял, что они намного больше, чем ты когда-либо сможешь стать, и без тебя они восстанут, чтобы создать империю, о которой ты мог только мечтать. Ты единственный слабый ублюдок, которого я вижу, и самое время кому-нибудь пустить гребаную пулю прямо тебе в голову.
— Боже мой, мисс Моретти. Какой у вас дерзкий маленький ротик, — говорит он. — Если бы мои сыновья были хотя бы наполовину такими сильными, какими ты их считаешь, они бы выбили это дерьмо из тебя, сделали бы из тебя хорошую маленькую шлюшку, но ты дикая и безрассудная, и именно поэтому ты мне нужна.
Джованни встречается взглядом со своим солдатом.
— Поднимите ее на ноги.
Он делает именно то, о чем его попросили, дергая меня вверх за горло, пока мои ноги не оказываются подо мной. Джованни шагает по залитой кровью лужайке, с интересом оглядывая меня.
— Знаешь, кажется, планы меняются, — объявляет он, его голос понижается, и он проводит языком по нижней губе. — Я надеялся выдать тебя замуж за Романа, чтобы получить доступ к состоянию Моретти, но теперь, когда Арианы нигде не видно, я думаю, что мог бы забрать тебя себе.
Я
