Клер и Комаровского силой тяжести отбросило в угол сиденья, Комаровский рванулся, пытаясь выровнять повозку, но в этот миг…
Из чащи в лунном свете на поваленное дерево выпрыгнула темная фигура, которая могла привидеться только в кошмарах – человеческое тело венчала голова оленя с огромными ветвистыми рогами. В нос ударила резкая мускусная вонь.
Клер смотрела на Человека-зверя Актеона и не верила своим глазам. Ужас лишил ее даже возможности закричать.
Лошадь, тоже обезумев от страха, порвала узду, взвилась на дыбы свечой, дернула накренившийся экипаж с такой силой, что он завалился набок, придавливая Евграфа Комаровского к земле. Клер выбросило на дорогу. Ее почти оглушил конский визг – Человек-зверь ударил несчастную лошадь суковатой дубиной, переламывая ее хребет, и она рухнула на экипаж и на Комаровского, который могучим усилием уже приподнял его обеими руками над собой, пытаясь выбраться и встать на ноги.
Человек-зверь с оленьей рогатой головой одним прыжком преодолел расстояние до экипажа и Клер. Последнее, что она увидела, было, как он нанес удар дубиной по крутящемуся колесу, что защищало от него поверженного наземь Комаровского, сокрушая спицы и толстый обод в щепы. А затем он ударил Клер ногой в грудь с такой силой, что она потеряла сознание.
Когда она очнулась, то луны… той жестокой, холодной, ясной, что плыла над ними в облаках, уже не было перед ее взором. Но свет брезжил.
Хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, ощущая острую боль в груди, она видела этот тусклый оранжевый свет…
Треск фитиля…
Клер скосила глаза – свечи.
Она лежала на каменных плитах, на плотной шуршащей подстилке из мертвых насекомых. Свечи лепились к краям каменного саркофага. Он был открыт – тяжелая гранитная крышка его стояла прислоненной к боку.
Клер с усилием повернула голову. И увидела статую, тоже освещенную свечами. На лице Актеона-Темного мерцали блики – снова все та же игра: свет, тень, свет, тень, тень… мрак…
У подножия статуи на полу лежал Евграф Комаровский. Его буквально растянули, привязав за руки к колоннам возле ниши, где стояла статуя, а за ноги к вделанным в пол ржавым железным кольцам. В их прошлое посещение часовни Клер тех колец не видела, их скрывал жуткий ковер из дохлых жуков и ос, но сейчас кто-то очистил пол перед статуей.
– Клер…
Евграф Комаровский, весь окровавленный, с разбитой головой, чуть приподнялся, натягивая свои путы, пробуя их на разрыв. Но они были крепкими – сыромятные ремни вожжей, обмотанные вокруг колонн, и толстые веревки, что удерживали его ноги.
– Клер… вы живы?! – Комаровский все пытался вырваться.
– Она жива. Она тебя переживет, граф. Я убью тебя на ее глазах. А потом перережу ей горло и повешу за волосы на его статуе. Как жертву.
Из темного неосвещенного угла часовни выступил закутанный в плащ Человек-зверь. Морда оленя… ветвистые серые рога. Выдолбленная изнутри голова-чучело… Похожие, обугленные, они видели в сгоревшем доме в Горках, но эту огонь не тронул. И глаз янтарного стекла, некогда так поразивших и напугавших маленького сына белошвейки в зимнем лесу, тоже не было. Вместо них черные провалы.
– Иди сюда, Хрюнов. Повернись ко мне, сволочь! – Евграф Комаровский что есть сил снова рванулся в своих путах. – Я с тобой еще не закончил!
– Скоро закончишь, граф. Недолго уже осталось.
Голос, звучавший из оленьей головы-маски, был глухим и хриплым. Клер слушала его – мало общего с голосом Пьера Хрюнова… Как и тогда, когда вдруг так внезапно изменился голос, тембр, тон Гедимина…
Словно другой человек говорит…
Некто другой, воцарившийся в чужом теле, потому что собственное уже тлен, мумия, кости, обтянутые сухой кожей…
– Но сначала я закончу с ним, – ответил Пьер Хрюнов голосом, который был не его, а чужой. – Надо, чтобы и он все это увидел. И насладился напоследок редким зрелищем. А потом все это узрят и другие.
Он осторожно наклонился в своей голове-маске над каменным саркофагом, стараясь не задеть ветвистыми рогами толстые восковые свечи на его краях. Опустил в гроб, в кучу червей, руки – как тогда, когда оплакивал и защищал того, кто никогда не был его родным отцом, – бережно извлекая то, что там покоилось.
Клер увидела, как над краем гроба медленно восстает, являет себя миру изувеченный безглазый череп, обтянутый сморщенной нетленной кожей с остатками волос на макушке…
Оскаленные черные зубы…
Сухая крючковатая кисть, похожая на звериную лапу в истлевшем бархате камзола и кружевных манжет.
Темный, запрокидывая полуотрубленную голову свою, медленно восставал из гроба, понуждаемый к вынужденному воскрешению Пьером Хрюновым.
От ужаса Клер резко отпрянула назад.
Они пристально глядели сейчас прямо на нее – оленья маска с черными провалами глазниц и мумия с такими же черными слепыми мертвыми глазами.
Рука Клер, которой она опиралась в пол, утопая по самую кисть в подстилке из дохлых насекомых, внезапно наткнулась на что-то…
Человеческая нога в башмаке с пряжкой…
Клер медленно обернулась.
За ее спиной среди дохлых насекомых валялся мертвец.
Это был Пьер Хрюнов.
Правый глаз его выбит пулей. На толстом одутловатом лице засыхали потеки крови.
Клер пронзительно закричала.
– Alies et idem. Так здесь написано по-латыни на его могиле. Всегда Разный. Но Неизменный, – произнес тот, чей голос был так не похож на голос Пьера Хрюнова.
Человек-зверь воздел руки и потянул свою оленью маску с рогами прочь.
Перед ними стоял Павел Черветинский.
Он швырнул выдолбленную оленью голову к ногам Клер.
– Ты?! – Евграф Комаровский тщетно пытался хоть немного приподняться, но путы не позволяли ему.
– Я. – Павел Черветинский эффектным жестом откинул светлые вспотевшее волосы со лба. Псориазовые пятна на его лбу и висках багровели в свете свечей. – Ну и лица у вас сейчас. А вы, верно, решили оба, что в Петрушу Хрюнова Темный вселился, напялил его шкуру на себя. – Он захохотал. – Пьер-Петрушка нам еще пригодится. Это ведь не я, это ты его убила, красотка, – он повернулся к потрясенной Клер, поддел ногой в куче дохлых жуков пистолет, подбрасывая его прямо к ней.
Она из последних сил рванулась и схватила оружие, навела на убийцу. Нажала курок, но… пистолет дал осечку.
– Нет, как с беднягой Гедимином, у тебя со мной не выйдет. – Павел Черветинский приблизился к ней почти вплотную. – Ну давай, стреляй, красавица. Попробуй еще раз. Убей меня.
Клер опустила пистолет. Она поняла – конечно, он незаряжен.
– Последняя пуля, что была в пистолете, сейчас в мозгах Хрюнова. И когда утром все обнаружится, люди решат, что это ты его убила, Клер. Насчет жертвы, повешенной на
