мертвецов еще не похоронил – брата с отцом. Прислал отказ на мою записку. У тебя тоже нет секундантов, граф. Вот служили оба мы с тобой царю и престолу верой и правдой, а друзей не завели на службе царской. – Байбак-Ачкасов дунул залихватски в дуло пистолета своего. – Начнем?
Они медленно расходились в разные стороны, отсчитывая шаги.
Клер смотрела, как они встают, поворачиваясь лицом друг к другу. Два силуэта на фоне неба, где багровела узкая полоска горизонта и воцарялась тьма.
Выстрел! Выстрел! Они прозвучали почти одновременно.
Байбак-Ачкасов тщательно прицелился – пуля срезала ветку с кустов в паре дюймов от головы Комаровского. А Комаровский, подняв руку с пистолетом, выстрелил в воздух.
– Не сметь меня унижать своим благородством! – взвизгнул Байбак-Ачкасов. – Значит, и в этом я не ровня тебе, граф?
– Мин херц в туз с семи саженей попадает, – шепнул испуганной Клер Вольдемар. – А на дуэлях с дураками этими, петухами, он когда в воздух палит, ну а если в гневе – в ногу целит всегда или в руку, чтоб ранить легко. Убил-то немногих, слава богу! А этот басурманин прямо в голову ему метит!
Кто-то сзади дернул Клер за юбку ее желтого платья. Она оглянулась – старая Плакса, про которую они забыли. Легкая чадра ее была откинута на плечо, парик сидел на голове, как шапка, сморщенный рот, лишенный языка, растягивался в ухмылке. Она шипела злобно, торжествующе, что-то сжимая в стиснутом кулаке. А потом резко открыла кулак и…
Клер увидела на ее смуглой ладони флакон венецианского стекла с выгравированным на нем черепом и костями. Яд!
Плакса ткнула флаконом в сторону дуэлянтов, потом жестами показала, как заряжают пистолет, и чиркнула по своей щеке острым ногтем, потрясая флаконом и торжествующе хохоча.
Клер все поняла. Пули в пистолете ее господина были отравлены! Даже легкая рана, царапина грозила смертью. Вольдемар таращился на немую старуху-отравительницу. Наконец и до него дошло.
– Ах ты, гнилая колода! – взревел он и бросился на Плаксу.
Но та увернулась, подхватила свои фижмы, юбки и резво для своих лет бросилась по берегу пруда к дуэлянтам, ухая, как сова, и хохоча, словно гиена. Клер пронзительно закричала:
– У него пули отравлены!!!
Ее крик прозвучал вместе с выстрелом Байбака-Ачкасова, он целил в живот Комаровскому, но от вопля Клер его рука дрогнула, и… он промахнулся!
Евграф Комаровский поднял свой пистолет. Он смотрел на противника.
– Убейте его, мин херц! – кричал Вольдемар. – Гады, они пули в своем пистолете отравили!
Комаровский медлил, он держал Байбака-Ачкасова на прицеле. Тот выпрямился, потом сник, сделал шаг назад. У него было такое лицо, словно он вот-вот повернется спиной и… Но последним титаническим усилием гордости он остался стоять под дулом пистолета.
Все дальнейшее случилось одновременно – Комаровский резко вздернул руку вверх, снова выстрелив в воздух. А Байбак-Ачкасов как подкошенный рухнул в траву.
Клер и Вольдемар бросились к нему. Подошел и Комаровский, пистолет он швырнул на землю.
Байбак-Ачкасов лежал на спине, широко разбросав руки и ноги. Над ним было огромное, бесконечное небо… Сквозь закатные тучи глядел на него сурово почти легендарный предок Хоттаб ибн Абдурахман, которого в аулах у горы Тембуломсты все называли просто – старик Хоттабыч. Затем видение сменило личину и обернулось Государем-Самодержцем, и Байбак-Ачкасов с сердечным трепетом ощутил, как взор его застилают слезы благоговения:
– Ваше величество… Великий Человек… Сир… Август Октавианыч!! Возьмите меня обратно, – прошептал он. – Я вам еще пригожусь!
Но величество не произнесло крылатой исторической фразы: Вот прекрасная смерть! Или еще более великой и сладкой для слуха: Да, мой верный слуга, я беру тебя назад ко двору! Личина снова сменилась. На Байбака-Ачкасова глядел денщик Вольдемар.
– Не ранен он! В обморок шлепнулся со страха! – громко объявил он. А потом вылил на Байбака-Ачкасова из пригорошни зачерпнутой в пруду воды, полной ряски. – Сейчас очнется. Ишь ты, двором грезит! Был бы я царь, – Вольдемар усмехнулся, выдержал актерскую паузу. – Нет, голубчик, я бы тебя такого назад нипочем не взял.
Верная Плакса утопила пузырь с ядом в пруду и вернулась к своему господину – чтобы быть с ним рядом до скончания времен.
Глава 35
Тот, кто приходит ночью
Поместье Николина Гора встретило их темными окнами барского дома – всю дорогу Евграф Комаровский гнал лошадь галопом, но когда они добрались туда в ночи, окутавшей поля, леса, луга, рощи и пыльные сельские дороги, стало ясно, что Его Темная Светлость не стала их дожидаться. Лакеи Хрюнова, которых Комаровский тряс как груши, бормотали, что барин вдруг собрался и «незнамо куда» уехал один, никому из слуг ничего не сказав.
На Николину Гору должны были прибыть стражники, за которыми отрядили денщика Вольдемара, однако Комаровский решил их не дожидаться. Он снова усадил Клер в экипаж.
– Хрюнов мог удариться в бега, – заявил он. – Однако есть одно место, которое он просто не может не посетить, перед тем как уберется отсюда, скроется, уедет за границу. Знаете, что это за место, мадемуазель Клер?
– Часовня. Храм Темного, которого он жаждет называть своим отцом так сильно, что готов за это убить. – Клер смотрела в ночь. – Значит, мы туда сейчас?
– Может, нам повезет, и мы еще застанем его у гроба с чертовой мумией. Хотя времени с дуэлью потеряно много!
– Как я рада, что вы не убили его, Гренни. А могли бы… У вас доброе, великодушное сердце.
– Нет, я безжалостный сатрап. – Евграф Комаровский снова пустил лошадь в галоп, погоняя ее. – Я бы нашего Мармота из Сколкова сейчас здесь прикончил за то, что из-за него мы упустили убийцу.
На перекрестке среди полей он повернул экипаж в сторону заброшенного кладбища, а не в сторону Иславского. Луна вышла из-за туч – поднялся ветер, закружил, завертел пыль столбом на перекрестке. Лунный свет сочился сквозь густую листву, когда они въехали в рощу, плодя колдовские мрачные тени, что казались очень темными и живыми. Они мчались, только стволы мелькали, экипаж подпрыгивал на колдобинах, Клер прижалась к Комаровскому – она пыталась представить себе, как они доберутся до часовни и… Что ждет их там?
Как вдруг…
Раздался глухой удар – что-то треснуло в лесу. В ночное небо с воплями взмыли разбуженные галки. Треща, скрипя, выдирая из земли и мха корни, поперек дороги рухнуло большое дерево, перекрыв путь. Лошадь на полном скаку резко остановилась, храпя, дико ржа, она рвалась из оглобель, а экипаж, повредив упряжь и сломав одно колесо, встал боком, балансируя на втором колесе.
