одобрили. Как-то раз я зашла в ее комнату, не постучав, просто чтобы застать врасплох – Шарлотта поедала конфеты и курила, и, естественно, я рассердилась не на шутку. Швырнув конфеты в мусорную корзину, я выхватила из руки Шарлотты зажженную сигарету и еще целую пачку сигарет вытащила из кармана ее халата и воскликнула:
– Послушай, дорогая! Так нельзя! Что, черт возьми, ты творишь?
Тогда она впервые на меня обиделась. По-настоящему. Мы часто ссорились, всякого друг другу наговаривали, и вот она повела себя, будто ребенок, пойманный на краже десятицентовика из кошелька мамы, и мне было очень тяжело это видеть.
– Я имею право делать, что хочу, – заявила она.
– Ты намеренно причиняешь себе вред. Ты знаешь, что все это плохо для тебя. Сигареты, сладости – и все тайком!
– Мне все равно, – пожала она плечами. – Я буду делать то, что приносит мне радость, потому что я так хочу.
– Не глупи, – сказала я, а потом мне вдруг пришло в голову, что все это совсем не похоже на Шарлотту.
Я засунула руку в карман ее купального халата и вытащила записку, написанную так же, как открытки – левой рукой и фиолетовыми чернилами, и прочла те самые слова: «Ты имеешь право делать то, что приносит тебе радость».
– Где ты это взяла? – с отвращением держа записку, спросила я.
– Она лежала рядом с сигаретами, – ответила Шарлотта и улыбнулась, как раньше. – Разве я не имею такого права? – уточнила она.
– Послушай, я хочу, чтобы в следующем году ты все так же радовалась жизни. А ты предпочитаешь радоваться, обманывая меня. Хорошо, веселись, обманывай меня как пожелаешь, хоть присылай мне пауков по почте, если это доставит тебе удовольствие, только держись подальше от сигарет и конфет.
Не стоило напоминать ей о пауках; лицо Шарлотты побледнело, она отвернулась от меня и больше не произнесла ни слова. Скорее всего, и конфеты, и прочие запретные удовольствия никуда не делись, потому что Шарлотта постоянно жаловалась на несварение желудка и выглядела испуганной, будто не могла остановиться, хоть и знала, что ей делается все хуже и хуже. Мы больше не шутили; знакомые перестали говорить, какая Шарлотта мужественная, потому что выглядела она просто ужасно, и начали рассуждать о том, как долго она протянет и кому оставит деньги. Я не сомневалась, что деньги она оставит мне, однако меня все больше беспокоило, как долго она протянет. И тогда я отправилась поговорить с доктором Уэстом о тайных конфетах и сигаретах.
– Она никого не слушается, – пожаловалась я доктору, и он покачал головой.
– Неслыханная жестокость, – вздохнул он. – Лучше уж дать ей дозу мышьяка и покончить со всем как можно скорее. А так она не просто толкает себя в могилу, но и чувствует себя виноватой. Сделать я ничего не могу, лишь еще раз предупредить ее.
– Я не могу даже этого. Она перестала меня слушать, и если я пытаюсь за ней следить, она надо мной смеется и все.
– Присматривайте за ней получше, – сказал он. – Большее не в ваших силах.
Розы распустились и цвели, становясь с каждым днем тяжелее и пышнее, и к концу августа наш сад был просто великолепен – в таком я и сама бы не отказалась умереть. Шарлотта все время была уставшей и вялой; она ненадолго выходила на улицу по утрам, а потом на весь день запиралась у себя в комнате, глядя на розы из окна и, по всей видимости, наедаясь щедрыми подарками от неизвестной подруги. Мне удавалось выводить ее на воздух всего на несколько минут, и в конце концов именно это ее доконало.
Мы позавтракали вместе, съели гречневые лепешки и деревенские колбаски, тосты и клубничный джем нашей Марты, и писем в тот день было немного: одно приглашение мне, на танцы; одно уведомление о продлении подписки и один чек на дивиденды для Шарлотты. Я спросила ее, не хочет ли она провести полчаса в саду, ведь нельзя сидеть целыми днями в доме.
– Что-то не хочется, – покачала головой Шарлотта. – Пожалуй, пойду прилягу.
– Ты не видела сад камней. Из твоего окна его не разглядеть. И ты не больна, чтобы валяться в постели как избалованное дитя; тебе нужно больше гулять.
Шарлотта вздохнула.
– Я очень устала, – сказала она. – Ненавижу ходить и стоять.
– Давай погуляем хотя бы полчаса?
Она пожала плечами.
– Спорить мне теперь труднее, чем соглашаться. Десять минут.
Ей было трудно ходить, и я взяла ее за руку. Мы вместе вышли в сад, к розам. Я убедилась, что поступаю правильно, когда Шарлотта остановилась и коснулась розы.
– Цветы в этом году прекрасны, – заметила она.
– Каждое лето они прекраснее, чем раньше. Такая у роз особенность.
Шарлотта засмеялась.
– Значит, следующим летом они будут так же прекрасны и без меня?
– Я посажу тебе розовый куст на могилу, – любезно пообещала я. – Пойдем, посмотрим сад камней.
Мы медленно спустились по тропинке мимо коттеджа, между рядами розовых кустов, мимо кухонного окна, из которого выглянула Марта, чтобы воскликнуть:
– Наконец-то! Давно пора было прогуляться!
Прошли мимо дома к саду камней, который мы с Шарлоттой когда-то устроили вместе и за которым этим летом я ухаживала сама.
– Ты слишком много времени тратишь на меня, – критично заметила Шарлотта. – Сколько сорняков…
– Я беспокоюсь о тебе, – слегка приобняв Шарлотту, сказала я, – куда больше, чем о саде. В следующем году…
– Энн, – произнесла Шарлотта будто бы против воли, удивляясь звуку своего голоса: – Энн, ты знаешь, что я оставила все это тебе?
– Что оставила, Шарлотта?
– Дом, и деньги, и все остальное. Я думала, ты знаешь.
– Мне кажется, об этом просто глупо говорить.
– Да, наверное. Я тут подумала, может, они не ошиблись, Нэйтан и тот другой доктор. Если, может быть, я не…
– Осторожнее! – крикнула я. – Змея! Шарлотта, берегись! – Я отпрыгнула от нее, крича: – Марта, Марта, помоги, змея!
Прибежала Марта и, запыхавшись, убила змею лопатой, а доктор Уэст сообщил мне потом, что, конечно, это была не гремучка, а безвредный садовый уж.
– Мне так жаль, – сказала я ему, – я все думаю, как мы стояли и разговаривали, так тихо и спокойно, и если бы я не теряла головы…
– Откуда вам было знать? – вздохнул он.
– Наверное, я боюсь змей так же сильно, как Шарлотта пауков. Но все же… я должна была прежде всего заботиться о Шарлотте. Если бы я только успела обо всем подумать…
– Это было неизбежно, – возразил доктор Уэст.
Хуже всего нам с Мартой пришлось, когда мы разбирали одежду Шарлотты. В некоторых карманах оставались шоколадные конфеты,
