или осуждения достойно это.
— А Максим? — пытаясь найти истину в сравнении, спросил он после паузы.
— Максим? — Рудольф усмехнулся, приглушил голос. — Он — натура поэтическая. Хорошо пишет только об искусстве. Ведь сочинять о доярках ему претит. В коровьем хлеву, видишь ли, запах немного специфический…
Ким рассмеялся. И продолжил свои расспросы с той же целью — сравнить, понять:
— Ну, а Света?
— Света? — Рудольф уставился на Кима. — Это, брат, другой коленкор… У нее еще опыта маловато. И пишет она трудно, зато сердцем… — Рудольф помрачнел. — Ежели по чести, то лишь таких, как Светлана Туробова, и надо держать на журналистской работе. Тех, которые каждую строку пишут кровью сердца. Света — да… А мы что? Максим эстетствует. Наш брат, катальщик-валяльщик, гонит строку… — усмехнулся с горечью. — Ты не думай, что я кичусь этим. Может быть, я всех больше переживаю… И завидую другим.
— Ну пошел ястреб синицей тенькать, — заметил Ким.
— Нет, правда — завидую. Даже Максиму завидую. Он — хоть талантлив, счастливчик. В сорочке, как говорится, родился. И поклонницы вокруг него вьются, как мотыльки у огня. Притом девушки стоящие, умные, как Света… Кстати, они опять вместе в командировку поехали, на одной машине.
— Что?.. — щеки Кима полыхнули жаром.
Дыхание сперло, промелькнула мысль: «А ведь Николай Васильевич не сказал мне об этом. Битый час хвалился своим музеем, а об этом ни гугу. Просто, мол, в командировку — и все… Да знал ли он сам об этом — что они вдвоем? И если рассуждать объективно, то почему он обязан был ставить меня об этом в известность?»
И все-таки обида проняла до глубины души.
«Ну, и поделом тебе, Ким Котков… выискался женишок!»
Павильон постепенно заполнялся любителями витаминных соков — скорей всего такими, как они. Забренчали, чокаясь, стаканы. Забубнили возбужденные голоса. Клеопатра, царица египетская, едва поспевала вертеться за своей стойкой.
— А что, Рудик, может, еще по одной? — спросил Ким.
— Ты — великий человек, — восхитился Надуткин. — Мало того что авангард и гегемон, но еще и отзывчивая, нежная душа.
«Надо бы остановиться», — мелькнуло в голове Кима, образумливая, но это была хилая удержь. Обида охватила его и настойчиво звала в кураж: чем еще можно подавить ее, кроме забубенной удали?
Захмелев, он вдруг спросил Рудольфа, стараясь, чтобы голос звучал как можно безразличней:
— Послушай, а если Максим уже вернулся из командировки? Не присоединится ли к нам?
Рудольф то ли не заметил встревоженности собеседника, то ли намеренно решил подлить масла в огонь.
— А мы это сейчас проверим. Я самый близкий друг Максима, даже имею ключ от его квартиры и могу там бывать, когда мне вздумается: с друзьями либо с дамами… впрочем, нет, теперь баста, я женатый человек… Но за это я обязан во время его отсутствия поливать кактусы на подоконнике. Так что, дорогой Ким, пойдем, окропим влагой эти экзотические колючки.
Максима дома не было.
Это несколько отрезвило Кима. Он понял, до чего довело его внезапно охватившее чувство ревности, ярость к сопернику.
Квартира удивила его тем, что здесь каждая стена была выкрашена в другой цвет: красный, желтый, голубой, зеленый, а двери и рамы окон были черными — и все это лезло в глаза, как бы стараясь перекричать друг друга. Пораженный, он даже и не мог определить, хорошо это или плохо.
Книжный шкаф, письменный стол, заваленный бумагами, два стула и еще одно посадочное место — крупная березовая чурка, отесанная в форме человеческой головы. Ким присел было на эту голову, но почувствовал неловкость и поднялся. На стенах развешаны фотографии, шутливые рисунки. На одном из них был изображен сам хозяин квартиры: с развевающимися кудрями и длинной, как копье, ручкой в руке, он летел на крылатом коне. Ким знал — это Пегас. На колченогой тахте, прикрытой клетчатым пледом, почему-то стояла радиола. В комнате витал неистребимый табачный дух.
— Гляди, холостому человеку — отдельную квартиру предоставили, — не скрыл удивления Ким. — Или это — кооперативная?
— Не совсем так, — снова усмехнулся Рудольф. — Он был женат почти два года. Но жена — ее звали Аленой — не поняла и не оценила поэтической натуры супруга, ушла обратно к мамочке… И теперь он снова свободен, как птица, окружен сочувствием, восхищением и бережной любовью, как редкий дар природы, занесенный в «Красную книгу»…
«А не Света ли была причиной того, что Максим разошелся с женой?» — вновь охватили Кима недавние терзания.
Этот ненастный вечер, как на грех, слишком соответствовал тому, что коми называют «юан лун».
Неожиданно заявился общий друг Максима и Рудольфа — тоже зашел узнать, не вернулся ли тот из командировки. У товарища, как выяснилось, был день рождения. И Киму с Рудольфом пришлось отправиться в ближайший «Гастроном».
Ким встал в длинный хвост у кассы. Уже был час перед самым закрытием магазина, покупатели суетливы и взвинчены, то и дело возникали перебранки, споры — «а ты тут не стоял!.. Куда лезешь без очереди?»
Рудольф сцепился с каким-то мужиком, позвал на помощь Кима.
Ким мягко, однако уверенно оттеснил от кассы настырного дядьку. Еще и сказал ему в назидание:
— Лезть без очереди — неуважение к обществу.
Этим дяденькой был Пантелеймон Михайлович Кызродев. Он, в отличие от Кима, тотчас узнал его. Мгновенно вспомнились душевная боль и стыд, испытанные на собрании в заводском клубе, даже пришли на память слова, произнесенные этим молодцем: «Если родился человеком, почаще спрашивай себя, как надо жить…»
И вот сейчас именно этот парень — из тех, которых называют «правильными» и ставят в пример остальным, — именно он, нагло оттолкнул его от кассы.
С трудом подавляя бешенство, клокочущее в душе, но уже предчувствуя возможность мести, Кызродев вышел на улицу и стал дожидаться, когда появятся Ким и его приятель.
«Вот, бутылку купили, праведники… — думал он. — Вряд ли подвернется лучший случай».
Оказавшись снова на улице, парни громко разговаривали, смеялись. Особенно был весел и словоохотлив тот, что поменьше ростом, в очках.
Кызродев обогнал их, преградил путь, сказал непререкаемым и строгим тоном:
— А ну, гуляки, пошли со мной!
— Куда это с тобой? Решил на троих сообразить? — расхохотался Рудольф. Он даже не опознал в Кызродеве того дядьку, с которым вышла стычка у кассы. — Нам, папаша, тебя не надо. Третий нас дома ждет…
— Я — сотрудник милиции. Вы шумите, нарушаете порядок, задеваете граждан. Прошу следовать за мной.
Пантелеймон Михайлович решительно подхватил их обоих под руки и потащил в сторону.
— Куда за вами? Нам до дому — два шага… Пустите!
— Конечно,
